Метро (книга, 1937 год, часть 1)



Материал из Энциклопедия нашего транспорта
Перейти к навигации Перейти к поиску
Обложка
Л. М. Каганович
Н. С. Хрущёв

Под редакцией начальника Метростроя П. Ротерта

Рождение метро

Проект московского метрополитена, составленный в 1902 году инженером Балинским
Московская конка в Охотном ряду в 1911 году

Пробка закупорила улицу Кирова: на мостовой перевернулся воз берёзовых дров. Круглые чурки рассыпались по асфальту. Остановились трамваи, автомобили, извозчики.

Через десять минут дворники откупорили мостовую, разбросав дрова по тротуару. Проснувшись, громко зачмокали извозчики. Медленно двинулись трамваи.

Людской поток, наткнувшись на поленья, перелился через край тротуара. Москвичи шмыгали перед мордами извозчичьих лошадей, испуганно шарахались от автомобильных гудков. Трамваи ползли черепахами.

Сверху улица Кирова казалась кривой, узкой щелью. Щель была тесно набита трамваями, автомобилями, пролётками, людьми. Всё смешалось в шумном, пёстром потоке. Поток двигался медленно, неравномерно, рывками.

21 октября 1930 года на перекрёстках самой оживлённой московской магистрали Сокольники — улица Кирова — Арбат — Смоленская площадь появились десятки счётчиков. Они подсчитали: в этот день трамваи останавливались сто четырнадцать раз. Виной были перевёрнутая пролётка, упавшая лошадь, застрявший извозчик и просто невообразимая уличная сутолока.

День 21 октября был обыкновенным московским осенним днём 1930 года. Москвичи привычно дежурили на трамвайных остановках, штурмовали подножки, иногда уезжали, уцепившись за поручни, но чаще шли пешком, ругая московский трамвай.

А трамвай кичился тем, будто он — мировой чемпион: ни в одной столице мира трамвайный вагон не перевозил так много пассажиров, как в Москве.

Старые, исконные москвичи недоумевали:

— Что за притча? За последние годы сотни новых трамвайных вагонов побежали по улицам города. Десятки километров новых путей легли там, где ещё вчера стояла непролазная грязь. Почему же так переполнены трамвайные вагоны? Откуда эти миллионы новых пассажиров?

В трамвай действительно вошёл новый пассажир. Не так давно он жил у московских застав, рядом со свалками, в Болвановском, Грязном, Дурном, Лиховом и Курносовом переулках, на Вшивоедской улице, на Драчовке, Живодёрке, на Коровьем Броду. Одиннадцать часов в сутки он работал на фабрике, тачал сапоги на липке, шил пиджаки и брюки, стряпал ваксу, копеечные пряники, яблочный квас. У него не было ни времени, ни денег разъезжать на трамваях. Да и некуда было ехать. За бульварным кольцом лежал чужой, враждебный город: дворянские особняки, бронзовые львы у подъездов, купеческие лабазы, рестораны, рысаки. Сегодняшний пассажир ещё совсем недавно знал только свой грязный двор и пыльную улицу, на которой прожил много лет.

После Великой пролетарской революции рабочий стал хозяином Москвы. Семичасовой рабочий день, фабрики-кухни, детские ясли дали возможность новому хозяину пойти в театр, кино, в музей, библиотеку, концерт. Рабочий хотел учиться в университете, танцевать в парке культуры, читать книги в Ленинской библиотеке.

Новому москвичу уже было тесно на своей улице — ему понадобился весь город. И на земном шаре не было ни одной столицы, жители которой ездили бы так много и так часто, как в советской Москве. Потому что не было в мире ни одной страны, которая жила бы такой большой, полной, творческой жизнью.

Почти миллиард пассажиров перевезли московские трамваи в 1930 году. Таких громадных пассажирских потоков никогда ещё не знал старый город.

Москва задыхалась в кривых и узких тупичках. Трамвай медленно колесил по сплющенным переулкам, часами стоял в очередях, застревал в бесчисленных пробках.

Столица заболела одышкой. Москву надо было лечить немедленно, решительно и смело.

Но как переделать старый город?

Шли горячие споры о новой Москве.

— Бросьте в мусорную кучу неразбериху московских домишек и церквей, тупиков и переулков, — говорили одни.— Взорвите до основания старую Москву. Сотрите, как резинкой, весь нынешний город. На развалинах Москвы постройте башни-небоскрёбы. Плоские крыши покройте толстыми стальными плитами для защиты от неприятельских воздушных атак. На широких площадях между башнями соорудите фонтаны. В страшные годы войны их водяная завеса спасёт город от волн удушливых газов. Новая Москва должна быть городом башен, гигантских, невиданных небоскрёбов-крепостей.

— Город небоскрёбов — это город капитализма, — говорили другие. — Новая Москва должна стать городом-садом. На сто километров она вытянется вдоль асфальтированных шоссе, и её маленькие одноэтажные домики-коттеджи затеряются среди зелени. А старый, тесный каменный город пусть медленно догнивает на своих семи холмах.

— Значит, долой всю Москву без остатка? — спросили советчиков московские большевики. — А как же быть с добротными домами старой Москвы? Как поступить с тем громадным человеческим трудом, что вложен в хозяйство города — в его водопроводные трубы, в электрические провода, в мостовые, в скверы, наконец, в осушенную и выравненную площадь старого города? Или всё это — тоже в мусорную кучу?

Конечно, придётся ломать. Москва — не музей. Но что значит сломать Зарядье, Хитровку, Охотный ряд? Это значит освободить город от гнусной сутолоки домишек и лабазов, которые будто нарочно строились для того, чтобы было побольше подвалов, крыс, болезней и горя… Нет, мы не будем разрушать Москву огулом. Мы поступим со старым городом так же, как поступает строитель с рекой, создавая гидростанцию.

Инженер не срывает бессмысленно высоких берегов. Он использует островки для плотины, опирается фундаментом на скалу — он старается разрушать как можно меньше, взяв от природы всё, что она может дать для будущей станции…

— Инженеры должны расширить узкие, кривые переулки старой Москвы, выровнять ухабы улиц, проложить десятки новых магистралей, — решили московские большевики. — Широкие улицы пройдут через всю Москву, пересекаясь в центре. Другие замкнутыми кругами лягут вокруг Кремля.

Пробивая через город новые магистрали, инженеры уничтожат ветхие, безобразные домишки старого города. Но если на пути магистрали встретятся дома, которые не стыдно оставить в новой Москве, инженеры передвинут их в глубину улицы.

Булыжная, пыльная, грязная Москва переоденется в асфальт и брусчатку. Под землёй лягут сотни километров кипяточных труб. По трубам потечёт тепло в дома, на заводы, в бани и прачечные из новых районных теплоэлектроцентралей.

Волга придёт в Москву, и к московским набережным причалят суда, идущие из Белого, Балтийского, Каспийского и Чёрного морей.

В новой Москве исчезнет старое деление на грязные окраины и чистый, благоустроенный центр. Весь город, окружённый кольцом тенистых парков, покроется блестящим асфальтом, и широкие перспективы новых домов будут одинаково прекрасны на Сукином Болоте и площади Свердлова, в Тюфелевой Роще и на улице Горького.

Но как откупорить транспортные пробки на старых и новых магистралях столицы? Как разместить миллиардные пассажирские потоки в будущей Москве?

Самолёты! — решительно заявили те, кто стоял раньше за башни-небоскрёбы. — Десятки и сотни тысяч самолётов! Техника идёт гигантскими шагами вперёд. Когда закончится перестройка Москвы, в городах не останется другого сообщения, кроме воздушного… Стройте аэродромы на плоских крышах домов. Скоро мы полетим в гости на самолётах.

Любители московских тупичков говорили иначе:

— Были в старой Москве тридцать тысяч извозчиков и тысяча трамвайных вагонов. И ничего — хватало. Сейчас, правда, тесновато немного. Что же, пустим новую тысячу трамваев и автобусов. Авось справятся. В крайнем случае пересядем на извозчичью пролётку.

— Завтра нам ещё рано летать на самолётах слушать «Евгения Онегина» в Большом театре, — отвечали московские большевики. — Но нам не по пути и ваш старый, замшелый извозчик. Слишком медленно трусит ваша кляча.

Мы сделаем иначе. Мы расширим улицы прежних окраин, заросшие грязью и лопухом, и по новым асфальтовым магистралям, просторным, как площади, пустим новые, удобные, быстрые трамвайные поезда, мощные автобусы, вместительные троллейбусы.

Ленты центральных улиц мы освободим для автомобилей. Мы снимем с мостовой трамвайные пути, запретим лошадиной ноге скупать на асфальт центра, и наши машины будут свободно мчаться по просторным асфальтовым проспектам.

— А миллиарды пассажиров, обычных, ежедневных, будничных пассажиров, — куда вы их денете? Посадите на автомобили? Пригласите в троллейбусы?.. Прикиньте на счётах: вам придётся пустить через центр десятки тысяч машин.

— Но разве мало простора под улицей? Разве не свободны московские недра?

Мы построим под землёй новый город — город московского метрополитена. По улицам нашей подземки пойдут быстрые, вместительные электрические поезда. Они перевезут втрое больше пассажиров, чем московский трамвай.

Пассажирский поток столицы мы спустим под землю, в просторные тоннели первого советского метрополитена.

Впервые старая Москва узнала о метрополитене в августе 1902 года.

Большой белый зал городской думы был переполнен. Сюда пришли именитые московские купцы, родовитые дворяне, крупнейшие инженеры, директора московских банков. Председательствовал князь Голицын.

На кафедру взошёл инженер Балинский, представитель американского банкирского дома «Мери Вернер и Ко». Тема доклада — постройка «внеуличной железной дороги в Москве».

— Только пять городов на земном шаре с населением, превышающим миллион жителей, не имеют до сих пор метрополитена: Петербург, три китайских города и Москва… Неужели Москва будет ждать, когда китайцы построят свои китайские метрополитены?

Купцы равнодушно зевали — этот довод явно не трогал переполненную аудиторию.

Инженер Балинский говорил о будущих пассажирах метро:

— В центральной части Москвы находятся древние святыни и памятники, дворцы и банки, магазины, гостиницы, рестораны, кофейные, знаменитые бани, — словом, все учреждения, удовлетворяющие общественные и экономические нужды… не рабочих, конечно, а другой части населения — мелкой и средней буржуазии, которая вынуждена делать более частые передвижения и совершать более дал`кие переезды.

Но и этот довод инженера Балинского не тронул аудитории. Отцы города имели собственных лошадей и не собирались ездить на метрополитене.

Тогда докладчик перешёл к основной части своего доклада. Он говорил о тех громадных барышах, которые могли бы получить хозяева города от постройки внеуличной железной дороги.

Аудитория насторожилась.

Докладчик приводил расчёты. Он обещал миллионные доходы строителям, инженерам, домовладельцам.

В заключение инженер Балинский предложил городской думе вопрос:

— Благоволит ли городская дума приобрести у него, инженера Балинского, проект метрополитена для осуществления его собственными силами и средствами или передаст постройку московского метро вышеупомянутому банкирскому дому «Мери Вернер и Ко»?

Предложение докладчика казалось заманчивым. Постройка сулила миллионные барыши тем, кто построит метро и будет владеть им. Но беда была в том, что у отцов города не хватало ни средств, ни умения.

Оставался единственный выход: банкирский дом «Вернер и Ко». Но это отцов города никак не устраивало.

Прежде всего, обидно упускать из своих рук такой лакомый кусок. Кто знает, может быть, через несколько лет удастся собраться с силами и положить в карман миллионы?

Затем у отцов города имелись крупные владения в центре Москвы, и купцы боялись, как бы «постройка внеуличной железной дороги не обезлюдила центра и не обесценила его владений».

Наконец, в «Известиях городской думы» было сказано совершенно определённо:

«В случае осуществления проекта город лишился бы на многие годы доходного трамвайного передвижения».

Одним словом, было благоразумнее пока провалить проект — и отцы города объявили войну московскому метрополитену.

Первым бросился в атаку крупный московский фабрикант А. И. Гучков. Он говорил на заседании думы:

— По своей фантастичности проект метрополитена в городе Москве равен прорытию Панамского канала [В те годы Панамский канал ещё не был построен — П. Л.].

В большой распространённой московской газете «Русское слово» журналист издевался над инженером Балинским:

«От его речей несло соблазном: как истинный демон, ом обещал опустить Москву на дно морское и поднять за облака».

Московские газеты находили ненужным и неуместным даже обсуждение вопроса о метрополитене в городской думе. Метро — лишь тема для болтовни в гостиной:

Не лучше ли для нас,
Когда бы посреди гостиной,
В компаньи праздной, хоть и чинной,
Преподнесли сей вздор невинный
В безделья скучный час.

(«Русское слово», 21 сентября 1902 г.)

Архиерей Сергий писал московскому митрополиту:

«Возможно ли допустить эту греховную мечту? Не унизит ли себя человек, созданный по образу божию разумным созданием, спустившись в преисподнюю? А что там есть, ведает один бог, и грешному человеку ведать не надлежит».

Московский городской голова, князь Голицын, получил письмо от императорского Археологического общества, подписанное учёными археологами и московским митрополитом:

«Проект московскою метрополитена поражает дерзким посягательством на то, что в городе Москве дорого всем русским людям. Проект не пощадил церкви святого Николая Мясницкого, святого Флора и Лавра, Иоанна Предтечи на Малой Лубянке, святого Георгия, что на Красной Горке, святого Николая в Гнездниках, Воскресения в Брюсовском переулке, Успения в Газетном переулке, святого Николая Москворецкого…

…Так как тоннели метрополитена в некоторых местах пройдут под храмами на расстоянии всего лишь 3 аршин, то святые храмы умаляются в своём благолепии».

В довершение всего Троице-Сергиевская лавра выпустила книгу С. Нилуса «Близ грядущий антихрист и царство диавола на земле». В книге святые отцы доказывали, что метрополитен — происки «слуг антихристовых, вредное, греховное, проклятое сооружение».

Обсудив проект инженера Балинского, городская дума постановила:

«Господину Балиискому в его домогательствах отказать».

Через несколько дней после решения думы отцы города удовлетворённо писали:

«По-видимому, теперь опасность этого [постройки метро — П. Л.] для Москвы уже миновала, и этим последним мы всецело обязаны энергии представителей городского управления, затративших много сил и времени на защиту города в этом деле».

С тех пор прошло тридцать лет.

Пленуму Центрального комитета партии большевиков докладывал товарищ Каганович.

Лазарь Моисеевич говорил о том, что по мысли великого Сталина в Москве предположено строительство метрополитена. Московский метрополитен будет создан московским пролетариатом. Рабочий будет хозяином и пассажиром московской подземки, и первый советский метрополитен принесёт миллионные барыши своему хозяину, строителю и пассажиру: миллионы часов, отвоёванных у трамвайных очередей и уличной сутолоки для книги, учёбы, отдыха и весёлой, радостной песни.

Пленум Центрального комитета большевиков в июне 1931 года постановил:

«Немедленно приступить к подготовительным работам по сооружению метрополитена в Москве, как главного средства, разрешающего проблему быстрых и дешёвых людских перевозок, с тем, чтобы в 1932 году уже начать строительство метрополитена».

Товарищ Сталин указал направление первой линии: метрополитен должен прежде всего соединить парки культуры, вокзалы, театры.

Московский пролетариат начал строительство метро.

Карта подземной Москвы

Печной изразец, найденный в котловане на Арбате
Буровая вышка Метростроя на Моховой улице
Пузырёк для лекарств, найденный в шахте метро
На углу Охотного ряда и улицы Горького метростроевцы наткнулись на старое кладбище
Древний русский шлем, найденный под улицей Кирова
План старой Москвы, составленный в 1610 году для польского короля Сигизмунда III
Старый план Поганой Лужи, лежавшей на месте теперешней площади Свердлова
Театральная площадь Москвы в двадцатых годах прошлого столетия. Рисунок художника Кадоля
Старый рисунок Пушечного двора на берегу Неглинки
Так выглядел Охотный ряд в середине прошлого столетия
Книга Метро 1937 16.jpg

Первыми вышли на разведку блестящие наконечники буровых инструментов. Наконечники были похожи на острие копья и на растопыренный рыбий хвост. Они врезались в московскую землю. Буры быстро прошли первый метр. На их пути — строительный мусор, обломки кирпича, щепки. Здесь лежат обрывки полусгнивших, грязных тряпок, мелкие кости, черепки разбитой посуды — всё, что можно найти в помойной яме любого московского двора.

Среди мусора и щепок бур наткнулся на блестящую серебряную монету. На ней был выбит знакомый профиль императора Наполеона. Сто лет назад французский офицер обронил её на пожарище Москвы.

Буры шли дальше. Они встретились с печными изразцами. Незнакомый затейливый розовый узор был разбросан по синему полю.

На пути попались старая махотка для молока из чёрной глины и узкогорлые пузырьки. По рецептам иностранных лекарей в них выдавал лекарства московский аптекарь Мейер, что жил в XVIII веке на Лубянской площади.

Глубже спускались буры, и всё дальше уходили они в прошлое старой Москвы.

Встретилась маленькая чашечка из глины — её наполняли маслом и клали в гроб покойнику…

Старый серебряный светильник…

Опять печные изразцы.

А рядом — склеп. В нём две большие колоды, выдолбленные из лиственницы. В колодах лежат женские трупы. На ногах надеты остроносые зелёные замшевые туфли с высокими лакированными каблуками.

Буры наткнулись на толстые, полусгнившие, старые брёвна. Брёвна уложены ровным слоем, вплотную одно к другому. Это мостовая древней Москвы. Сотни лет назад, стуча и громыхая, проезжали по ней неуклюжие боярские колымаги.

На мостовой в щели между брёвнами застряла персидская печать. На ней вырезано двустишие:

Если я изложу свое страстное стремление,
То загорится тростник моего пера.

Тут же рядом поломанный клинок польской сабли. В начале XVII века, в смутные годы Дмитрия Самозванца, её потерял польский пан в битве с войсками боярина Шуйского.

Наконечники буровых инструментов легко прошли трухлявую сердцевину брёвен и спустились ниже. Здесь лежали старое каменное ядро, черепки древней глиняной посуды и старинный шлем. Пятьсот пятьдесят лет назад, в битве с татарским ханом Тохтамышем, его обронил русский воин из дружины князя Дмитрия Донского.

Ещё глубже уходили буры. Они встретили чистые, прозрачные, смоченные водой песчинки. В песке лежали рыбьи кости, украшения из пожелтевших звериных зубов и остатки обуглившихся веток. Много тысячелетий назад здесь горел костёр доисторического человека.

Инструменты вскрывали новые глубины. Наконечники легко входили в плывун — песок и глину, размоченные водой. Плывун был похож на кисель, на жидкую сметану.

В плывуне бур наткнулся на камень. Поверхность камня была отполирована, и казалось — кто-то долго трудился, чтобы так искусно придать ему эту закруглённую форму.

Кончился плывун, и началась чёрная глина. А в глине позвонки незнакомого животного, острый, чуть изогнутый зуб вымершей акулы, ствол обуглившегося дерева и груды раковин.

Буровые инструменты миновали черную глину и врезались в твёрдый известняк.

Тяжело было инструментам идти в этом слое. Уже не два метра, а двадцать сантиметров в смену прогрызали наконечники в желтоватом камне.

Буры прошли первый, второй, третий метр. Дальше им идти нечего: известняки тянутся вглубь иногда на десятки метров.

Буровые инструменты поднялись на поверхность. Каждый из них опустился, в среднем, на двадцать пять метров.

За буровыми инструментами шли объёмистые металлические ложки и длинные узкие желонки, похожие на деревенские умывальники. Через полметра, а иногда и чаще, они вытаскивали на поверхность образцы грунтов, черепки посуды, обломки оружия — всё, что находили буры в глубине земли. Тут же, на месте, геологи определяли влажность грунта и его возраст, а затем грунт отправляли в Ветошный переулок.

Там, во внутреннем флигеле, были когда-то склады московских оптовиков. Теперь на воротах появилась скромная вывеска:

ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ МЕТРОСТРОЯ

Внутри, в длинных сводчатых комнатах, стояли на полках деревянные ящики. Низкие перегородки делили их на тысячи мелких сот. В каждом отделении лежали щепотки земли — глина, песок, известняк. Все они были разных оттенков, разной влажности, и каждая имела свой порядковый номер, свою характеристику, свою фамилию — Q, J, C.

По этим щепоткам земли, по черепкам, по обломкам костей, будто перелистывая страницы замечательной книги, геологи читали древнюю историю московской земли.

Жёлтый известняк рассказывал…

Это было сотни миллионов лет назад.

Шумели морские волны над теперешней Москвой. В море жили маленькие корненожки. Скорлупки корненожек содержали в себе известь.

Крошечные существа умирали. Трупы падали на дно моря. Сверху их покрывали слои песка, глины, ила. За сотни тысячелетий под тяжестью верхних слоёв скорлупки умерших корненожек превратились в жёлтый известняк.

На громадном кладбище стояла Москва, и в каждом килограмме московского известняка было пятьдесят миллионов скорлупок.

Потом море ушло. На его оголённом дне началась новая жизнь. Появились хвощи величиной в сосну, папоротники ростом с дуб и деревья с чешуйчатой корой и жёсткими щетинистыми листьями, похожими на щётки для чистки стёкол керосиновых ламп.

В лесу жил полуящер-полуптица — археоптерикс. Он был величиной с крупного голубя. Его длинные челюсти были усажены острыми зубами, глаза окружены кольцом из костяных пластинок, хвост походил на лист финиковой пальмы. На крыльях торчали три пальца с загнутыми когтями.

Умирали звери и деревья этого удивительного леса. Их заносило песком и глиной. Миллионы лет лежали они под землёй…

Во второй раз пришло море и шумело над холмами теперешней Москвы. О море рассказывала чёрная глина в сотах деревянных ящиков Геологического отдела.

Десятки миллионов лет назад эта глина была дном древнего моря.

Море покрывало большую половину европейской части СССР, соединяя Ледовитый океан с Кавказом и Малой Азией.

В море жили каракатицы-белемниты. Их окаменелые хвостовые образования — « чёртовы пальцы» — разместились теперь в ящиках Ветошного переулка…

В море плавали рыбы — прапрадеды наших осетров. Здесь страшные ихтиозавры вели между собой извечную борьбу. У них были морда дельфина, зубы крокодила, голова ящерицы, плавники кита и хвост рыбы.

Опять исчезло море, и на Москву надвинулся ледник с далёких скандинавских стран. О леднике рассказывали маленькие аккуратные камешки с гладко отполированной поверхностью.

Это было двести пятьдесят тысяч лет назад. Ледник полз громадной лавиной, толщиной в сотни метров и площадью десятки и сотни тысяч квадратных километров. Он срезал по дороге холмы и пригорки, отрывал от них камни и волочил их вместе с собой. Камни тёрлись друг о друга, их полировал своей тысячетонной тяжестью громадный ледник, и после далёкого и долгого путешествия камни превратились в гладкие аккуратные валуны.

Как гигантский утюг, ледник сглаживал поверхность земного шара, слизывал горы и тащил на своём горбу оторванные камни, песок, глину.

Наконец, ледяное поле легло на Москву.

Толст был ледяной покров. Блестела на солнце его лазурно-голубая поверхность, и глубокие трещины рассекали ледяное тело.

Потом ледник начал таять. Он таял медленно, километр за километром отступая на север. Наконец, ледник отошел за Москву и на московских холмах, как память о себе, оставил принесённую с далёких гор «морену» — отшлифованные валуны и размолотые в порошок песок и глину.

Далеко на севере стояла стена синеватого льда. Ледник таял, и многоводные реки, вытекая из ущелий тающего ледника, размывали плотную чёрную глину и заносили её сыпучими песками.

За полосой песков тянулись леса. Сосна и ель постепенно поднимались на склоны холмов, сложенных из красно-бурого валунного суглинка.

В лесу бродили мамонты, покрытые густой буро-рыжей шерстью, гигантские туры, шерстистые носороги, пещерные львы и медведи.

Наконец, на высоких песчаных берегах Москвы-реки появился человек.

Здесь геологи поставили точку.

Они узнали происхождение, возраст, степень влажности и мощность земных слоёв, глубоко лежащих под улицами и площадями Москвы. Остался невыясненным и неизученным только самый верхний — «культурный» — слой. Этот слой появился на поверхности земли в результате деятельности человека. «Московский мусор» должны были изучать историки и археологи.

А геологи на основании десятков тысяч образцов московского грунта, собранных под московскими улицами, начали чертить разноцветную карту подземной Москвы.

На карте отчётливо видно, где лежит жёлтый известняк, как расположились на нём слои плотной чёрной глины и где водяные потоки, хлынувшие с отступающего ледника, размыли чёрную глину и прямо на известняк насыпали толстый слой жёлтого песка. На карте отмечены плывунные болота под улицами Москвы, груды спрятанных в земле гладко отполированных валунов, подземные реки, ручейки, озёра.

Так родился геологический разрез по направлению (по трассе) будущего метрополитена.

Для строителей метро было недостаточно одной геологической разведки. Подземные коридоры могут лечь на месте древнего города, в верхнем слое московского мусора. Здесь прошла тысячелетняя жизнь человека, и за это тысячелетие человек многое изменил в топографии подземной Москвы.

Человек строил дома, стены, крепости, колодцы. Сейчас всё это исчезло с поверхности. Но остатки старого города продолжают жить в земле своими фундаментами, обломками, развалинами.

Кто может поручиться, что буровые инструменты не прошли мимо крепостных стен, глубоких рвов и остатков старых мостов, переброшенных через исчезнувшие реки? Кто может утверждать, что буровые инструменты заметили каждый колодец, каждую сваю, каждый бастион забытых укреплений?

Старая, деревянная Москва, боясь пожаров, обычно строила в своих домах глубокие и объёмистые каменные подвалы. Длинными галереями шли подвалы поперёк улиц. Здесь москвичи прятали своё добро и сплошь и рядом скрывались сами, когда огонь ураганом носился над деревянными московскими улочками.

Строители хотели знать историю почти каждого дома, стоящего на трассе метрополитена: кто строил, когда и чем занимался владелец. По социальному положению хозяев они могли судить о подземных сооружениях под их домами.

Строителей особенно интересовал центр города — площадь Дзержинского, Театральный проезд, Свердловская площадь, Охотный ряд. Это была самая старая часть Москвы, и здесь скорее всего можно ожидать неприятных сюрпризов.

Тщательно исследуя каждую щепку, каждый черепок, поднятые желонкой в этом районе, историки терпеливо изучали старый план Москвы, составленный в 1674 году Эриком Пальмквистом. Учёные сличали этот план с чертежом Москвы Исаака Массы и планом царевича Фёдора Борисовича Годунова. Особенно внимательно работали историки над Сигизмундовым планом Москвы.

Учёные рылись в записях Олеария, чешского путешественника Теннера, польского офицера Москевича, французского шпиона Навиля и архидьякона Павла Алеппского. Скоро до мельчайших подробностей историки представляли себе площадь Свердлова четыреста лет назад.

Налево, там, где Неглинка крутой дугой поворачивала на север (теперь здесь площадь Свердлова, Большой и Малый театры и вестибюль метро), широко разлилась Поганая Лужа, вонючее, гнилое болото, всемосковская мусорная яма. Сюда «возят из дальних окольных дворов стерво и всякий скаредный помёт», и десяток смрадных ручейков со всех сторон впадает в Поганую Лужу.

У извилин этих грязных канав москвичи творили «божий суд».

Два заклятых врага — их не мог рассудить царский суд — поручали себя правде божьей и выходили на бой. Враги становились по обе стороны канавы. Наклонив головы, они хватали друг друга за волосы. Кто перетянет, тот и прав. Побеждённый переносил победителя на своих плечах через вонючую Неглинку, и брод в этом месте испокон веков звался москвичами Поганым бродом.

Чуть левее, там, где теперь улица Горького круто поднимается на простор Красной площади, четыреста лет назад был переброшен через Неглинку Воскресенский мост.

На взгорье левого берега стояли Курятные, или Львиные (потом Воскресенские, Иверские), ворота. Рядом шла бойкая торговля птицей в Курятном ряду. У моста царские мельницы мололи зерно. При Иване Грозном тут же в железных клетках сидели львы. Львов подарила московскому царю английская королева.

Дальше, на правом берегу (теперь здесь Манеж и дом Коминтерна), вдоль Мохового Болота, тянулся Обжорный ряд. У съестных лавок, у харчевен и пирожных с утра до позднего вечера толпился народ, дымились выносные очаги, и тяжёлым смрадом несло от гниющих отбросов и болотной трясины. Историки тщательно проследили и всю дальнейшую судьбу Поганой Лужи.

В конце XVIII века на месте нынешнего «Метрополя» стоял большой Банный двор. Река Неглинка была отведена в канал. Берега канала облицевали камнем, и чугунная решётка шла вдоль его набережной. В то время это было излюбленным местом прогулок московских франтов.

Потом Неглинку перекрыли каменными арками, гнилое, вонючее болото засыпали землёй и мусором, и на его прежних топких берегах выросли театры.

Болото умерло. Неглинка спряталась под землю. На месте Поганой Лужи родился плацпарад, огороженный канатом. В царские дни здесь маршировали войска, и ранним утром под барабанную дробь прогоняли сквозь строй провинившихся солдат.

В обычные, будние дни плацпарад лежал грязным пустырём, вонял лошадиным помётом, и важные городовые строго-настрого запрещали москвичам переступать за толстый канат.

Плацпарад жил долго: только в 1910 году на его месте разбили сквер.

Наконец, в последние годы, уже в советской Москве, площадь залили асфальтом, и прежняя Поганая Лужа превратилась в теперешнюю площадь Свердлова.

Всё это рассказали историкам Эрик Пальмквист, Исаак Масса, царевич Годунов, сотни пожелтевших страниц старых рукописей, материалы городской думы и тысячи находок, добытых из буровых скважин на площади Свердлова. Историки тщательно нанесли свои заметки на карту подземной Москвы, составленную в Ветошном переулке.

Теперь на геологической карте были помечены точные границы Поганой Лужи, сваи деревянного моста через Неглинку у теперешнего Малого театра, русла грязных ручейков, где шёл «божий суд», каменный Воскресенский мост и царские мельницы у Львиных ворот.

Пусть уже давно сгнили сваи Неглинного моста, но заполненные рыхлой древесиной пустоты, оставшиеся на их месте, при проходке тоннеля могут вызвать оседание поверхностных слоёв.

Пусть давным-давно уничтожены Воскресенский мост и царские мельницы у Курятных ворот, но строители должны точно знать, где они встретят каменные основания старых мостовых устоев и сгнившие бревенчатые клетки водяных мельниц.

Другая группа историков изучала Театральный проезд.

Круто поднималась улица от Свердловской площади к площади Дзержинского. Направо стояла древняя стена Китай-города, налево — многоэтажная громада Центральных бань, дом Московского коммунального хозяйства и Лубянский пассаж.

Четыреста лет назад здесь был крепостной ров. Он шёл вдоль стены Китай-города. Когда враги подходили к границам Московского царства, ров наполнялся водой. Глубина воды доходила до восьми метров, а ширина рва — до семнадцати метров.

Влево от Китайгородского рва, уходя в глубь города, до теперешней Пушечной улицы, стоял заложенный Иваном III Пушечный двор. На нём лили колокола и пушки, и высокая крепостная стена окружала его со всех сторон.

Никому не было доступа на Пушечный двор — военный арсенал московского царя. Под кнутом и батогами здесь работали крепостные у печей и горнов. Чёрной, дымной, закоптелой громадой стоял двор на высоком берегу Неглинки.

Враг давно уже не подступал к московским стенам. Дряхлели и обрастали мхом бойницы китайгородских укреплений. Мясники с Мясницкой улицы сваливали в ров отходы убоя. Сюда же попадал мусор с Лубянского торга.

Осыпались откосы крепостного рва. Вода зарастала осокой и ряской…

В злую ноябрьскую вьюгу 1700 года шведский король Карл XII разбил под Нарвой тридцатипятитысячное русское войско. В Новгород пришли лишь жалкие остатки петровской армии, потерявшей в бою почти всю артиллерию.

Тогда Пётр вспомнил о заброшенных московских стенах. Он боялся, что шведы пойдут дальше, что они осмелятся осадить столицу. Днём и ночью шла работа на Пушечном дворе. Грозными фортециями и земляными больверками укрепил Пётр Китайгородскую стену.

Изломы нового петровского вала занимали пространство почти всей современной площади Дзержинского. За валами и палисадами, повторяя их очертания, располагался новый ров.

Неприступными крепостными сооружениями был окружён Китай-город — торговый центр первопрестольной.

Пётр ошибся: шведы не пошли на Москву. И снова десятки лет осыпались откосы никому не нужного рва и дряхлели крепостные стены.

В начале XIX века срыли старый Пушечный двор и перенесли его дальше от центра, в район теперешнего Ярославского вокзала.

У когда-то грозной крепостной стены шли народные гулянья. Здесь была единственная в тогдашней Москве торговля фруктами. А пустопорожнее место на высоком берегу Неглинки, где стоял старый Пушечный двор, застроилось первыми домами.

В 1822 году окончательно засыпали мусором глубокий крепостной ров, срыли петровские больверки и на их месте проложили улицу.

Снова на карту подземной Москвы была нанесена вся многовековая история Театрального проезда. На всём протяжении трассы историки отметили на карте старые московские дома, стены, крепости, колодцы, ещё жившие в недрах земли своими фундаментами, обломками, развалинами.

На этом историки кончили свою работу.

Карта попала к инженерам сегодняшней подземной Москвы — водопроводчикам, электрикам, телефонистам, канализаторам, газовикам. Инженеры начертили на карте расположение своего хозяйства — газовых труб, электрических и телефонных проводов, водопроводных и канализационных магистралей.

Потом всё та же карта поступила в распоряжение инженеров жилищного отдела Москвы. Инженеры нанесли на карту фундаменты существующих домов, глубину их залегания, материал, возраст и нарисовали ширину и направление улиц, площадей, переулков.

Наконец, карта подземной Москвы была готова. Она лежала на столе главного инженера Метростроя, Павла Павловича Ротерта.

Глубокая разведка, проведённая геологами, историками, инженерами, археологами, не сулила ничего утешительного. Пёстро раскрашенные полосы чертежей грозили обвалами, катастрофами, жертвами.

Беспорядочно было и подземное хозяйство Москвы. Запутанной паутиной лежали под московскими мостовыми и тротуарами магистрали водопровода и канализации, кабели телефона, электрические провода, газовые трубы. Девятнадцать хозяев владели подземной Москвой, и каждый вёл свою магистраль, свой кабель, свои провода по собственному усмотрению, без плана и системы.

Главный инженер прекрасно отдавал себе отчёт, как трудно будет прокладывать коридоры метрополитена в этой сложной сети подземных сооружений, когда малейшая оплошность может повести за собой прорыв миллионов вёдер сточной жидкости и сотен кубометров ядовитого газа.

Но всё-таки самым страшным врагом метростроевцев была вода. Она пропитывала песок и глину, принесённые сюда древним ледником, и наполняла трещины известняка и мощные плывунные пласты.

Только чёрная глина — это дно древнего моря, десятки миллионов лет назад покрывавшего Москву, — казалась единственно благоприятным слоем для проходки подземных тоннелей.

Главный инженер измерил циркулем на карте толщину глинистых слоёв.

Инженеру нужен был слой по крайней мере в двенадцать метров толщиной — иначе в нём не поместится коридор двухпутного тоннеля. Такой мощности чёрная глина достигала лишь на небольших отрезках трассы. С остальных участков глину унесли потоки воды, хлынувшие после таяния великого ледника.

Главный инженер пересчитал основные водяные потоки, которые придётся пересечь при строительстве метрополитена: Рыбинка на Русаковском шоссе, Чечера недалеко от Гаврикова переулка, Ольховка у Комсомольской площади, Неглинка у Театрального проезда, Черторый у Кропоткинских Ворот, не считая Поганой Лужи на площади Свердлова и Красных прудов на Краснопрудной.

Как же в этих условиях вести коридоры метро? Как лучше запроектировать трассу: непосредственно у самой поверхности или, быть может, на глубине десятков метров под улицами и площадями столицы?

Казалось бы, проще и легче всего вскрыть тоннель с поверхности улицы широким сплошным котлованом. Но главный инженер знал: при открытом способе строители неизбежно встретятся с подземными сооружениями, каждую минуту ожидая прорыва воды, нечистот, газа. К тому же придётся разрыть всю мостовую и на время стройки закрыть движение по улице.

Тогда, быть может, опуститься вниз, оставив на поверхности лишь деревянные вышки шахт?

Но это значит идти глубоким коридором, имея над головой миллионный город с трамваями, театрами, парками, автомобилями, сотнями каменных домов; держать всю гигантскую тяжесть города на тонких деревянных крепях забоя; применять новые, неведомые способы проходки подземных коридоров в сложных городских условиях; осваивать эти способы на самой работе. Сжатые сроки окончания строительства не давали возможности учиться где-то на стороне.

Как же в этих условиях вести коридоры метро?

В Москву приехали иностранные инженеры — прославленные строители метрополитенов Парижа, Берлина, Лондона, Нью-Йорка. Иностранцы знакомились с картой подземной Москвы.

Длинные полосы пёстро раскрашенных чертежей говорили заграничным инженерам о том, что ещё ни разу, ни в одном городе мира, строители метрополитена не встречались с такими трудностями, с какими придётся иметь дело москвичам.

При строительстве берлинского метро инженеры наткнулись па водоносные грунты, в Париже им мешала пересечённая поверхность, в Лондоне — хаос подземного хозяйства, в Мадриде — средневековая планировка и кривизна улиц. А в Москве — всё: кривые улицы, густая сеть подземных сооружений, остатки древнего города, поверхность, пересечённая холмами и долинами подземных рек, и предательский водоносный грунт.

В этих условиях иностранные инженеры могли предложить только одно: передать заграничным фирмам строительство московского метрополитена. Иностранцы считали: только они могут справиться с этой бесконечно трудной работой. У них опыт, знания, производственные секреты, прекрасно проверенные механизмы.

Каталоги и предложения иностранных фирм инженеры передали Московскому совету.

Каталоги и предложения были возвращены обратно. Москва хотела сама строить свой метрополитен и только спрашивала совета у иностранных инженеров: как лучше вести коридоры метро в сложных московских условиях?

Мнения экспертов разошлись. Но лишь в одном инженеры были твёрдо убеждены: в московских условиях москвичи не смогут самостоятельно построить своё метро. Рано или поздно Москва обратится за помощью к заграничным фирмам.

Иностранные инженеры уехали за границу.

Как же вести линии московского метрополитена?

Этот вопрос решил товарищ Каганович. Он предложил строить московскую подземку так, чтобы добиться максимума удобств для москвича и наилучшего качества работ.

Началась новая, большая и кропотливая работа. Помня указания товарища Кагановича, инженеры засели за изучение карты подземной Москвы, отыскивая в лабиринте вековых наслоений, потоков, озёр и коммунальных сооружений самый короткий и лёгкий путь.

В эти дни кабинет главного инженера был похож на штаб армии перед боем. Разложив перед собой карту военных действий и донесения разведки, полководец намечал путь завтрашней решающей атаки.

Составлялись десятки вариантов, и, наконец, на карте подземной Москвы появилась яркая красная линия — будущий путь поездов московского метро.

У Сокольников эта линия начиналась почти у самой поверхности. До Комсомольской площади она шла «под колёсами трамвая». Здесь были широкая улица, малое движение, сравнительно редкая сеть подземных сооружений, и строительство можно было вести открытым способом.

У моста Окружной дороги красная линия уходила глубоко под землю, прорезая мощные слои плывуна, жёлтый известняк, чёрную глину, трясину Поганой Лужи. До Охотного ряда линия шла на глубине десятков метров. Это был самый оживлённый центр Москвы, здесь нельзя было прервать движение ни на минуту, и на этом участке строительство метро должно идти закрытым способом.

У Манежа красная линия снова поднималась и, разветвляясь на два отростка — к Смоленской и Крымской площадям, опять шла под колёсами трамвая.

Так был составлен проект московского метрополитена.

Над проектом работали люди самых различных профессий.

Здесь были инженеры, знающие секреты горных выработок. Геологи, по щепоткам песка и глины, по осколкам костей и черепков определяющие седое прошлое московской земли. Коммунальщики, прекрасно изучившие своё подземное хозяйство. Наконец, историки, лишний раз пересмотревшие пожелтевшие планы Эрика Пальмквиста, Исаака Массы и царевича Годунова.

Теперь строители знали каждую пядь земли, через которую они должны были с боем пройти широкими коридорами московского метрополитена.

Мобилизация

Метростроевцы-комсомольцы шахты № 12
Знатный проходчик Вазых Замалдинов
Ударница Метростроя

Строго говоря, это ещё не было настоящим началом работ. Военные сказали бы, что это всего лишь глубокая кавалерийская разведка. Да и сами метростроевцы назвали первый тоннель на Русаковской улице опытным тоннелем.

В его штольнях строители хотели проверить свои силы, поближе узнать врага и встретиться с ним в боевой обстановке, когда над головой большой город с трамваями, автомобилями, домами, а вокруг — водопроводные трубы, электрические провода, газовые магистрали.

Первые метры строители шли осторожно, с опаской. Карта подземной Москвы предупреждала: здесь десятки лет назад москвичи катались на лодках по Красным прудам, и рядом текла подземная речка Чечёра.

Но грунт выглядел таким лёгким и податливым, деревянные крепи так прочно держали всю тяжесть шумной улицы, что строителям казалось, будто рыли они не тоннель метрополитена, а самый обыкновенный деревенский колодец…

Это случилось в феврале 1932 года. В кабинете главного инженера неожиданно раздался тревожный телефонный звонок:

— В тоннель на Русаковской ворвалась вода!

Через десять минут новый звонок:

— Поток воды тащит за собой грунт. Осела трансформаторная будка. Треснула стена двухэтажного корпуса завода минеральных вод.

Оказалось, во время проходки штольни осел грунт. Рядом проходила водопроводная труба. От осадки грунта труба лопнула и залила штольню.

Авария была быстро ликвидирована.

Однако, эта первая серьезная встреча с предательским московским грунтом показала строителям, как внимательно и осторожно придётся вести тоннели метрополитена. Каждую минуту надо быть начеку.

На место первой аварии явился Лазарь Моисеевич Каганович.

Партия поручила ему вести в бой метростроевскую армию.

Но армии ещё не было. В очередном отчёте Метростроя стояло очень скромно:

«Привлечено 117 инженерно-технических работников и 30 рабочих».

А нужны были десятки тысяч вооружённых знанием людей.

Срок был невиданно короток. В Риме пятьдесят пять километров подземной железной дороги намечено проложить в двадцать пять лет. Метрополитен Праги, общим протяжением в двадцать пять километров, собираются строить двадцать один год. А в Москве первую линию метро, длиною в двенадцать километров, надо было провести в три года.

Предстояла тяжёлая, жестокая, напряжённая борьба.

Товарищ Каганович звал смелых людей в забои московской подземки:

— Метрополитен столицы должна строить вся страна!

Страна горячо откликнулась на призыв, и в Москву пришли тысячи людей с необъятных просторов Союза.

Они шли из далёкой и снежной Сибири, с берегов Чёрного моря, от апельсиновых рощ Закавказья и туманных болот Белоруссии. Летели на самолётах, ехали в поездах, шагали пешком…

В забоях метро уже работали шахтёры Донбасса и знаменитые юхновские землекопы, прославленные строители Магнитки, Днепрогэса, Турксиба и рабочие московских заводов.

Но рабочих по прежнему не хватало. Тогда товарищ Каганович позвал на стройку десять тысяч московских комсомольцев.

В те дни заводы и фабрики Москвы жили необычной жизнью. Комитеты комсомола превратились в мобилизационные пункты: здесь и медицинская и отборочная комиссии и техпропаганда метро…

Представитель райкома говорил о великой чести, оказанной московскому комсомолу: партия звала комсомол строить лучшее в мире метро.

— Кто пойдёт добровольцем? Предупреждаю — работать придётся под землёй. Работа тяжёлая, большая, ответственная. Кто первый?

Зал молчал.

Тишина.

— Неужели никто?

У стола президиума неожиданно выросла девушка. Молодой, звонкий, взволнованный голос:

— Товарищ, запиши: Ермакова, электромонтёр.

Несколько мгновений казалось, что зал замер: так тихо было в большой комнате.

Но вдруг — будто река прорвала плотину — зал поднялся и задрожал от рукоплесканий.

У стола вытянулась очередь. Это шли добровольцы метро.

Так было на каждом заводе, в каждом комитете комсомола…

С первой тысячей комсомольцев решила идти на метро Нина Маслова.

Она работала на игрушечной фабрике — приготовляла из целлулоида рыжеволосых голых пупсиков. В свободное время Нина занималась спортом. Прыгала с парашютом. Метко стреляла.

Весной, когда по асфальту московских улиц текли веселые ручейки и в воздухе пахло набухшими почками, Нина с белым подснежником в петлице пришла на шахту.

Нине дали метлу и пустое ведро.

— Я хочу вниз, в забой, под землю!

Нину не пустили. Коллективный договор запрещал использовать труд женщин на подземных работах. К тому же начальник шахты, старый инженер-горняк, искренно верил, что женщина под землёй и на море приносит несчастье.

Что ж, если надо убирать пути, Нина будет убирать.

Но мимо шли проходчики. Они несли кирку, топор, отбойный молоток.

Нина слышала их разговор.

Под землей плывун ломал крепи, каждую минуту угрожая прорывом. Не хватало рабочих. Нужна была спешная, неотложная помощь.

Нина решилась. В обеденный перерыв она собрала трёх девушек, работавших с ней вместе на поверхности. Одна из них ещё вчера была шоколадницей, вторая работала на текстильной фабрике, третья была машинисткой.

После перерыва девушки явились к начальнику шахты:

— Мы пришли сюда строить метро. Сейчас главное — земля. Пустите нас под землю.

— Не пущу. Это вам не шоколадное тесто месить. Там плывун, девушки. Он, как спички, ломает толстые брёвна. Внизу по колено воды. Шахта — наше, мужское, дело.

— Скажите, товарищ начальник, стрелять из винтовки — тоже мужское дело? А я вчера в тире выбила 98 из 100 возможных. Прыгать с парашютом — может быть, тоже ваше, мужское, дело? Этой зимой я прыгала три раза. Или, по-вашему, спуститься в шахту гораздо страшнее, чем лететь с самолёта?

Начальник шахты никогда не прыгал с парашютом. Он даже ни разу не летал на самолёте. Он боялся забираться так высоко. Но шахту он знал тридцать лет и под землёй чувствовал себя, как дома, легко и просто.

Строго говоря, инженер не видел в шахте ничего страшного.

Даже для девушки. Тем более, если она прыгала с парашютом.

К тому же ему нужны люди. Именно такие — молодые и смелые.

— Хорошо. Ступайте вниз.

В широких штанах, спрятав волосы под кепи, с весёлой песней спустились под землю машинистка, текстильщица, шоколадница и Нина Маслова, будущий бригадир метро.

Шестьдесят тысяч человек смело одели брезентовые комбинезоны и резиновые сапоги, взяли лопату, лом, отбойный молоток и спустились вниз, под землю.

В ответ на неудачу в опытном тоннеле, бросая вызов будущим трудностям, на улицах Москвы выросли десятки шахт, высокие заборы отгородили глубокие котлованы, и тысячи весёлых юношей и девушек в резиновых сапогах, в измазанных глиной комбинезонах с гордым видом завоевателей дружно и твёрдо ступали по земле, которую они хотели знать с лица и с изнанки.

Метростроевская армия широким фронтом перешла в наступление.

Большая канава

Деревянные дырчатые трубы, которыми метростроевцы победили воду на Красносельской улице

Когда чертёжники в проектных конторах чертили красную линию участка Сокольники — Комсомольская площадь, будущая работа метростроевцев с первого взгляда казалась простой и обычной.

Прямо с поверхности улицы сплошным широким котлованом строители вскроют тоннель, возведут бетонные или бутовые стены, потолок перекроют железобетонными балками, над ними восстановят мостовую и в готовом тоннеле уложат рельсы. Наконец, коридор тщательно укутают несколькими слоями гидроизоляции, чтобы ни одна капля воды не пробралась внутрь, — и подземная улица готова.

Как будто предстоит вырыть большую широкую канаву — и только.

Когда же метростроевцы вскрыли поверхность улицы, под пыльной булыжной мостовой их встретил серьёзный, непримиримый враг. Среди зелёных палисадников просторной Русаковской улицы, перед резными наличниками окон её деревянных двухэтажных домиков неожиданно разгорелся бой.

На пути будущего тоннеля лежала в земле широкая металлическая труба. По трубе шёл непрерывный поток газа на заводы и фабрики, в жаркие газовые печи, в крошечные горелки лабораторий.

Труба питала газом большой промышленный район столицы.

Теперь эта тяжёлая металлическая громада должна была посторониться, очистив путь тоннелю метрополитена. На сто четыре сантиметра предстояло поднять трубу — многотонный металлический цилиндр, полный ядовитого газа, — поднять так, чтобы заводы, фабрики, квартиры и лаборатории ни на секунду не заметили путешествия их газовой магистрали. Потом под висящей в воздухе трубой надо перекрыть тоннель бетонной плитой и осторожно уложить трубу на её новое бетонное ложе.

Грубые лебёдки и подъёмные краны были бессильны. Малейшее неосторожное движение при подъёме грозило катастрофой: лопнет труба, газ вырвется наружу и окутает рабочих своими бесцветными волнами, разрушая ткани лёгких, вызывая удушье и смерть.

Это трудное и опасное задание было поручено молодой комсомольской бригаде товарища Ютта.

В ночь на 19 августа закончили все предварительные работы. На протяжении двухсот метров металлическую трубу запеленали в сложную сеть из деревянных балок, брёвен, пластин. Сеть скрепили системой винтов и гаек. Поворачивая гайки, можно было опускать и поднимать тяжёлую трубу, до миллиметра рассчитывая скорость подъёма.

К каждой гайке был прикреплён комсомолец. Каждому комсомольцу дано задание — строгое и нерушимое, как боевой приказ. Задание учитывало каждую секунду его завтрашней работы, каждое движение, каждый поворот ключа.

На рассвете 19 августа 1933 года, когда за густой зеленью палисадников ещё спали тихие домики и окна были плотно задёрнуты белыми занавесками, Русаковская улица превратилась, в участок фронта перед решающей и опасной атакой.

На протяжении двухсот метров вдоль трубы встала у гаек прямая, как стрела, линия комсомольцев, вооружённых французскими ключами.

Чуть дальше, у спящих домов, — аварийная бригада с противогазами и кислородными аппаратами. Она бросится к трубе,- если неосторожное движение или ошибка в расчёте вызовут прорыв ядовитого газа. Горячим пламенем своих горелок бригада расплавит металл и, наложив на трещину заплату, остановит поток ядовитого газа.

Ещё дальше спешно кончала последние приготовления бригада бетонщиков. Она будет бетонировать потолок тоннеля на том месте, где лежит сейчас запелёнутая в деревянную сеть тяжёлая, тёмная металлическая труба.

Свисток!

Одновременно — каждая секунда на учёте — комсомольцы поворачивают гайки. Полный оборот, пол-оборота, четверть оборота — у каждого своё, точно рассчитанное задание.

Снова свисток. Снова обороты…

Идут часы.

Труба медленно, почти незаметно ползёт вверх.

Все напряжены. Каждый шорох вырастает в опасность. В каждом порыве ветра чудится запах прорвавшегося газа.

Но снова свисток — отвлекаться нельзя…

Проходят семь часов.

К двенадцати часам дня труба поднята точно на сто четыре сантиметра. Газ бесперебойно идёт на заводы, фабрики, в лаборатории. Бетонщики спешно начинают бетонировку перекрытия.

Так победили метростроевцы поток ядовитого газа, что встал на пути будущего тоннеля.

Но труба и газ были лишь случайным врагом метростроевцев. На всём участке открытого способа — от Сокольников до Комсомольской площади — шли непрерывные упорные бои с потоками грунтовой воды и жидким предательским плывуном.

Под фундаментами домов метростроевцев ожидало широкое и тихое озеро.

Сверху озеро закрывала прочная, сухая земляная корка. На корке стояли дома, росли деревья, и по мостовой неслись потоки автомобилей. А внизу, под коркой, лежало подземное озеро, топкое, неподвижное болото. Только в дни бурного весеннего таяния и в грозовые летние ливни болото оживало. Оно набухало излишком воды, извилистыми ручейками выпуская с поверхности просочившуюся воду в более глубокие подземные котловины. А потом снова надолго замирало в своём мёртвом, неподвижном покое.

Метростроевцы знали: врезавшись широким котлованом в подземное болото, они нарушат его вековую тишину. Подземное озеро проснётся. Зашевелятся громадные массы жёлтого песка. Со всех сторон они устремятся к котловану. Треснут толстые деревянные крепи, и тяжёлые оползни опустятся в котлован.

В жидком песке оползней по пояс провалятся землекопы. Это жёлтое месиво одинаково трудно будет поднять лопатой и зачерпнуть ведром. А со всех сторон поползут новые массы жидкого песка, и не будет конца этому жёлтому потоку.

Каждая новая лопата вынутого грунта, каждая новая грузовая машина, отправленная на свалку полной влажного песка, только увеличит мощь этого потока. Метростроевцы откупорят глубокое болото, и оно начнёт вытекать из-под домов, палисадников, тротуаров, мостовой. Всё широкое подземное озеро придёт в движение.

Первой провалится булыжная мостовая рядом с котлованом. Мостовая покроется глубокими воронками. С каждым часом воронки будут расти, медленно приближаясь к тротуару. Они неожиданно возникнут в разных местах улицы, и придётся перекидывать через них деревянные мостики, чтобы бесперебойно пропускать грузовые машины. А поток жёлтого песка начнёт вытекать из-под домов, и глубокие воронки появятся в палисадниках, в нескольких метрах от линии зданий.

Над домами нависнет угроза обвала. Фундаменты не выдержат беспокойного движения встревоженного озера и медленно осядут вниз. За ними поползут стены, и вся линия домов — маленькие деревянные флигели и новые бетонные громады — обрушится на покрытую воронками мостовую.

Метростроевцы прекрасно знали предательский нрав плывуна и решили прежде всего во что бы то ни стало победить этот жидкий жёлтый поток.

Здесь дерево бессильно: через щели в деревянном креплении свободно пройдёт вода с песком.

Решено было пустить в ход металл.

С двух сторон котлована выросли сплошные стены из толстых железных свай — металлический шпунт.

Шпунт вырезал из болота длинную узкую полоску, отделив её от остальной массы топкого месива, и врезался в глину ниже плывунов. Теперь метростроевцам оставалось победить только эту вырезанную ленту. Остальная масса подземного болота их больше не пугала.

Наткнувшись на прочный металлический шпунт, болото отхлынуло обратно. Оползни прекратились. Под защитой металлических балок метростроевцы легко вынимали влажный песок из отгороженного шпунтом отрезка болота.

Котлован быстро опустился до проектной глубины. Землекопов сменили бетонщики. Прорезая болото гигантской четырёхугольной трубой, лёг под землёй тоннель метрополитена.

Теперь можно было убрать металлический шпунт. Прочнее железа, сдержавшего натиск болота, стояли под землёй толстые бетонные стены тоннеля, укутанного листами непроницаеёмой изоляции. Подземное озеро, бессильное разрушить бетон, снова замерло под тонкой коркой мостовой, тротуаров, палиёсадников. Под землёй было снова восстановлено равновесие.

Так прокладывали метростроевцы свои тоннели в топких, жидких песках.

Но не всегда железный шпунт решал задачу.

На одном из участков открытого способа, где несколько десятков лет назад лежали Красные пруды, а сейчас протекает маленькая речушка Чечёра, подземное озеро оказалось слишком глубоким. Металлический шпунт неизбежно повиснет в болоте, не достигнув плотного, водонепроницаемого дна. Жёлтый поток обойёет металл снизу и ворвётся в котлован.

Обычные насосы здесь тоже были бессильны. Вместе с водой они неизбежно захватят мелкие песчинки, и песчаное болото начнёт вытекать из-под домов, мостовой, тротуаров.

Оставался единственный выход: обезвредить плывун, сделать его менее подвижным. Для этого надо было сначала отделить воду от взбаламученных в ней мелких песчинок, потом осушить котлован и, наконец, вынуть из котлована осушенный песок.

Эту сложную и трудную работу метростроевцы решили выполнить с помощью дырчатых деревянных труб и тонкой частой металлической сетки.

В песчаном месиве котлована пробурили буровые скважины. Затем под защитой металлических обсадных труб вставили в скважины деревянные фильтровые трубы; их поверхность была пробита маленькими продолговатыми отверстиями.

К деревянным трубам снаружи припаяли медную проволоку. На проволоку натянули тонкую и частую металлическую сетку. Нижние отверстия деревянных труб плотно заделали пробками.

Когда установка фильтров была закончена, узкое отверстие между обсадной трубой и фильтром тщательно засыпали крупными зёрнами просеянного и промытого песка. Потом убрали обсадные трубы и в каждый фильтр опустили тонкие металлические всасывающие трубы, соединив их со специальными маленькими насосами.

Лишь только насосы начали свою работу, жёлтое месиво котлована со всех сторон устремилось к опущенным фильтрам, стараясь прорваться в их узкие продолговатые дыры и всасывающие трубы. Но на подступах к фильтрам стояла стена крупных песчинок. Ударившись об эту первую линию заграждений, основная масса жёлтого песка отхлынула назад. Сквозь крошечные отверстия между отдельными зёрнами заградительного слоя могли пробиться только вода и самые маленькие песчинки.

Прорвавшиеся отряды жёлтого потока встретила вторая линия заграждений — тонкая металлическая сетка. В её узких сотах застряли последние песчинки, и насосы выбросили на поверхность лишь чистую воду подземного озера. Песок остался внизу.

Метростроевцы добились основного: они разъединили своих врагов — песок и воду.

Это было основной, решающей победой. Теперь предстояло победить каждого врага порознь.

Когда насосы откачали воду, в котловане оказался слой сухого песка. Лопаты землекопов врезались в этот осушенный слой, и котлован опускался всё ниже и ниже.

Особенно трудно пришлось метростроевцам на Комсомольской площади.

Наверху стояли три крупнейших вокзала столицы — Октябрьский, Ярославский, Казанский. Каждый день вокзалы выбрасывали на площадь шестьдесят тысяч пассажиров с дальних и пригородных линий, и шумный поток трамваев, автобусов, таксомоторов не затихал ни на минуту.

Внизу, в сплошном плывунном болоте, лежала запутанная сеть проводов, труб, электрических кабелей. Пересекая площадь, протекала через болото подземная река Ольховка.

Под этой шумной вокзальной площадью предстояло построить одну из величайших подземных станций мира. Лишь тонкая прослойка земли должна была отделять потолок будущей станции от поверхности площади.

Метростроевцы заключили площадь в железную клетку. Семь тысяч квадратных метров они окружили железной стеной шпунта. Через разрытую площадь от вокзала к вокзалу перебросили прочные деревянные мосты. Поймали Ольховку и в гигантском деревянном коробе подвесили на металлических сваях. Река висела над головами метростроевцев.

Наверху, по новым деревянным мостам, по-прежнему непрерывной лентой шли грузовики, трамваи, автобусы. А внизу, в деревянном коробе, послушно текла Ольховка, и сотни метростроевцев вели упорную борьбу с подземным болотом, запертым в железной клетке.

Авария произошла летом 1934 года.

Несколько дней подряд шёл дождь, хлестал по крышам московских домов. Вода шумным потоком неслась по улицам. В переулках мальчишки разъезжали на самодельных плотах. На низких площадях вода разливалась широкими озёрами. На перекрёстках беспомощно застревали автомобили. Пожарные машины откачивали воду из залитых подвалов.

Ночью в густой пелене ливня прожекторы на Комсомольской площади казались жалкими светляками. Слова команды терялись в шуме дождя.

Метростроевцы работали по колено в воде. Над ними в деревянном коробе грозно шумела набухшая Ольховка. С каждым часом всё тревожнее скрипели доски в пазах. Подземная река уже не помещалась в искусственном ложе. Река рвалась на волю, стараясь сломать свой тесный короб. Неожиданно, покрывая шум дождя и гул широкой площади, жалобно треснула доска и шлёпнулась в жидкое месиво котлована. За ней со страшным грохотом, неся обломки досок, балки, железные скобы, бурным водопадом рухнула в котлован победившая Ольховка.

В несколько мгновений она отбросила в сторону песок, брёвна, камни — всё, что лежало на её пути, — и всей своей многотонной тяжестью обрушилась на железную стену шпунта.

Освобождённая река забурлила белой пеной у подножья стены, завертелась водоворотом и в несколько секунд вырыла глубокую воронку шириною в восемь метров.

Металл не выдержал. Железная стена начала медленно расползаться по швам, прогибаясь внутрь котлована. В щели между сваями ворвалась вода, и по ту сторону шпунта, между котлованом и вокзалом, на мостовой появилась широкая трещина. Ревела Ольховка в завоёванном котловане, шумел ливень, всё ниже опускалась побеждённая стена, и трещина неуклонно ползла к вокзалу.

Пятьдесят метростроевцев рванулись к прорыву, и в белую пену водоворота, в глубокую воронку у подножья повреждённой стены полетели сверху крупные бетонные камни.

Это был каменный град. Лавина камней сплошной серой массой обрушилась в котлован, и вдоль стены быстро начал расти каменный вал.

Шло состязание на скорость.

Ползла к вокзалу широкая трещина. Поднимался каменный вал. От исхода состязания зависела судьба подземной станции и Казанского вокзала.

В густой пелене ливня трудно было различить движения пятидесяти смельчаков. Их руки мелькали с какой-то кинематографической быстротой. Тяжёлые камни ударялись друг о друга и с грохотом летели вниз.

Каменный вал поднимался всё выше и выше.

Трещина извилистой змейкой по-прежнему ползла к вокзалу.

А рядом, по деревянному мосту, переброшенному через котлован, как ни в чем не бывало бежали трамвайные вагоны. Их перегоняли автобусы, грузовики, таксомоторы. Милиционер невозмутимо руководил этим шумным потоком.

Борьба длилась десять минут. Три вагона серых камней легли в прорыв. Камни заткнули все щели в железной стене. И Ольховка отступила. Как затравленный зверь, она беспомощно носилась теперь по котловану, со всех сторон сжатая железными стенами.

Трещина на мостовой остановилась в нескольких метрах от вокзальной стены…

К платформе Казанского вокзала подошёл поезд. Пассажиры высыпали на площадь. Сквозь щели в заборе, окружавшем место работ, они видели, как метростроевцы приготовляли какой-то новый громадный деревянный короб. Мерно гудели моторы насосов, качавших воду из котлована. Юноши и девушки в серых, испачканных глиной, комбинезонах деловито проходили через контрольную будку.

Начальник дистанции сообщал по телефону главному инженеру Метростроя о ликвидации аварии.

Шли обычные рабочие метростроевские будни.

Строители продолжали рыть свою «большую канаву».

Часть 2