Метро (книга, 1937 год, часть 2)



Материал из Энциклопедия нашего транспорта
Перейти к навигации Перейти к поиску
Версия для печати больше не поддерживается и может содержать ошибки обработки. Обновите закладки браузера и используйте вместо этого функцию печати браузера по умолчанию.

Часть 1

Дверь под землю

Разрез шахты: 1 — эстакада; 2 — шахтная вышка; 3 —шахтный колодец; 4 —будущий тоннель метро
Шахта метро у Казанского вокзала (с картины художника Лентулова)
Шахта метро на улице Кирова (с картины художника Лентулова)
Схема силикатизации грунта
Разрез кессона
Воздушный шлюз кессона
Машины холодильной установки, покрытые толстым слоем льда
Замораживающая установка Метростроя: 1 — охладитель раствора; 2 — металлические трубы, опущенные в плывун; 3 — питательные трубы, по которым путешествует раствор; 4 — змеевидная труба, по которой проходит углекислота, охлаждая идущий на работу раствор; 5 и 6 — змеевидные трубы, в которых проточная вода охлаждает углекислоту, превращая её в воду; 7 — сгуститель, где углекислота сжимается и отправляется в водяные охладители

Красная линия, что показывала путь будущего тоннеля метро на большой карте подземной Москвы, пройдя Комсомольскую площадь, круто ныряла вниз. Под улицей Кирова красная линия уже шла на глубине трёх десятков метров. Над ней лежал жёлтый известняк, текли подземные речушки, и мощные слои топкого плывуна полого спускались к Комсомольской площади и древней Поганой Луже под сквером Большого театра.

Ещё выше лежала плотная земляная корка, а на ней — асфальт Кировской улицы, громады домов и густая сеть переулков. Этот участок метростроевцы решили пройти закрытым способом.

На рабочих чертежах закрытый способ выглядел так:

С поверхности улицы спустятся вниз вертикальные колодцы-шахты. Они дойдут до глубины будущего тоннеля. Вдоль отвесной стены шахты ляжет крутая и узкая деревянная лестница. Почти всю ширину колодца займёт прочная металлическая клеть подъёмника.

С поверхности улицы в шахту нырнут электрические провода, трубы насосов и резиновые шланги со сжатым воздухом. Шахтная клеть доставит вниз людей, материалы, машины.

Со дна колодца метростроевцы начнут рыть горизонтальный ход — будущий тоннель метрополитена. Вырытую землю они подвезут на вагонетках к стволу шахты. Клеть поднимет гружёные вагонетки наверх, на высокий деревянный помост — на эстакаду. Надземные рабочие разгрузят вагонетки в кузова автомобилей и трамвайные платформы.

Грузовики и трамваи увезут землю за город, на болотистые пустыри у Новодевичьего монастыря, в Фили и в Сокольники.

Пустые вагонетки вернутся по шахтной клети вниз, в тоннель.

Шахта будет дверью с поверхности улицы в подземный коридор тоннеля. Шахтная лестница и клеть подъёмника останутся единственной связью подземных рабочих с солнцем, воздухом, людьми — с Москвой.

Так рассказывали о шахте проектные чертежи.

С тротуара московской улицы эта будущая «дверь под землю» выглядела скромно и незаметно.

Деревянные вышки жались к стенам домов, уходили в переулки, прятались за высоким досчатым забором. Они казались тихими и безлюдными. Лишь изредка открывались большие, широкие ворота, пропуская внутрь грузовик. Иногда слышался глухой шум высыпаемой породы, и ручей холодной воды вырывался из-под деревянного забора. Ручей бежал десятки метров по асфальту мостовой и пропадал в решётке канализационного колодца. А потом снова наступали тишина и безлюдье.

Днём в сутолоке московской улицы казалось, что за высоким забором всё заглохло и замерло. Только поздно ночью, когда засыпал большой город, в ночной тишине отчётливо слышался шум под землёй. Измазанные глиной грузовики быстро носились по уснувшей Москве. Трамвайные поезда перевозили доски, брёвна, металл и песок для Метростроя.

Юноши и девушки в резиновых сапогах и широкополых горняцких шляпах были настоящими хозяевами ночного города. Завладев уснувшими улицами, они штурмовали в глубоких шахтах плывуны, известняк и подземные реки.

Кто мог подсказать метростроевцам, как надо проходить эти широкие колодцы? Московские шахты были первыми шахтами в СССР, опущенными в центре миллионного города, и московский грунт был самым тяжёлым и трудным грунтом из всех, с какими приходилось когда-либо встречаться строителям метрополитенов мира. Лучше других способов метростроевцы знали старый горный способ: им сотни лет проходили горняки угольные шахты в Донбассе, в Кузнецком бассейне и в подмосковных рудниках.

Горный способ был прост.

Пробив асфальт и булыгу московских дворов, надо рыть колодец, защищаясь от плывуна срубом из толстых сосновых брёвен. Если приходится проходить большую толщу плывунов, следует забить металлический шпунт. Если внутрь шахты ворвётся вода, её надо откачивать мощными насосами.

Под руководством опытных горняков метростроевцы начали рыть свои первые шахты.

Старые шахтёры были уверены в успехе. В украинских и сибирских степях они десятки раз проверили свой способ на глубоких угольных шахтах.

Под натиском московского плывуна порода начинала оседать вокруг шахты. Опасаясь за целость соседних домов, шахтёры перешли к металлическому шпунту.

Часто толстые железные сваи тонули в верхнем слое плывуна — плывунное болото оказывалось слишком глубоким. Ныряя под острые концы свай, плывун врывался в шахтные колодцы, и метростроевцы проваливались в топком месиве.

Шахты медленно опускались вниз. Каждый пройденный метр обходился в тридцать тысяч рублей. Впереди были ещё долгие месяцы упорной борьбы. Но старики-шахтёры по-прежнему не сомневались в победе. Пусть через год, но они доведут шахты до проектной глубины.

Метростроевцы штурмовали плывун. Мерно гудели насосы. Мутные ручьи текли по московским улицам…

Неожиданно, в самый разгар борьбы, на стене дома № 14, что стоял на Моховой улице, появились тонкие, волосяные трещины. Извилистой змейкой они ползли по стене от фундамента вверх, миновали окна, подошли к перекрытию второго этажа. С каждым днём трещины становились отчётливее, они давали новые отростки, и скоро даже случайный прохожий мог заметить на белом фасаде дома причудливый волосяной узор.

Это плывун, взбаламученный соседней шахтой, вытекал из-под дома, и фундамент медленно оседал в потревоженное подземное болото.

Старики-шахтёры не ожидали такого осложнения. В полынных степях Донбасса осадка грунта около шахты даже на десятки сантиметров не играла никакой роли: вокруг лежала ровная необъятная степь. Здесь же, в центре Москвы, осадка на несколько миллиметров вызвала трещины в стене.

Пока это были лишь тонкие, волосяные ниточки, бессильные разрушить толстую кирпичную кладку. Но кто мог поручиться за подземную трясину? Завтра она вынесет новые десятки кубических метров грунта из-под фундамента, трещины разрушат стену, и дом осядет на мостовую бесформенной грудой кирпичей, балок, перекрытий.

За первым домом поползёт второй, третий, десятый, и весь квартал высоких зданий на Моховой может рухнуть на асфальт улицы, как обвалились двадцать домов на улице Бельвиль при строительстве парижского метрополитена.

В эти тревожные дни Лазарь Моисеевич не уставал повторять метростроевцам, что они должны заботливо беречь Москву и что талантливость инженеров и руководителей он будет расценивать по миллиметрам оседающей поверхности.

Надо было срочно остановить движение грунта под землёй.

Инженеры испробовали все способы, известные советской технике. Но болото по-прежнему шевелилось под Моховой, трещины росли, волосяной узор становился отчётливее и яснее.

Тогда метростроевцы вспомнили о жидком стекле.

Впервые они узнали о нём летом 1929 года.

В просторной аудитории Московского университета на кафедре стоял господин Зихарт — один из директоров прославленной германской строительной фирмы «Симонс-Бау-Унион». Он делал доклад советским инженерам о достижениях немецкой техники. В конце доклада господин Зихарт вскользь сообщил о том, что в распоряжении его фирмы имеется патент инженера Иостена на превращение жидкого, как кисель, плывуна в твёрдый камень.

Осторожный докладчик ни единым словом не обмолвился о способе производства и не дал ни малейшего намёка на рецептуру. Господин Зихарт даже не упомянул о жидком стекле. Эти слова не были произнесены на докладе. Директор дал лишь короткую справку о наличии у фирмы патента, содержание которого, конечно, было тщательно засекречено.

Осенью всё того же 1929 года в Подмосковном угольном бассейне горняки заложили глубокую шахту в мощном слое плывуна. Плывун ломал крепи, врывался в шахтный колодец, засасывал в своей трясине шахтёров. Предстояла долгая и тяжёлая борьба.

Решено было обратиться за помощью к «Симонс-Вау-Унион». Советское правительство предложило фирме взять на себя работу по проходке шахты, используя патент инженера Иостена. В Берлин послали образцы плывунов и просили фирму сообщить стоимость работ.

Ответ фирмы был краток:

— Фирма отказывается от заказа — плывуны слишком трудны для закрепления. Фирма предлагает свои услуги при более благоприятных грунтах. Стоимость — 100 марок (48 золотых рублей) за кубический метр закреплённого грунта…

За раскрытие секрета инженера Иостена берётся советский инженер Ржаницын — учёный специалист Института гидротехники и гидрогеологии.

Ржаницын прекрасно понимает: эта задача не под силу одному человеку. Ржаницын не запирается в своем кабинете. Он даже не ограничивается пределами своего института. Колонна из восьми советских научных институтов включается в разгадку секрета.

Здесь — Институт гидротехники и гидрогеологии, Химический институт имени Карпова, Геохимический институт Академии наук СССР, Институт оснований сооружений, Центральный автодорожный институт, Нефтяной институт, Московский горный институт и Ленинградский институт сооружений.

Советские учёные самых различных специальностей приступают к решению задачи, в условии которой известно только одно: немецкий инженер Иостен умеет превращать жидкий плывун в твёрдый камень.

Как происходит это превращение, какие вещества участвуют при этом, на каких химических или физических законах основано превращение, — всё это надо разгадать, проверить и немедля применить на советской стройке.

Летом 1931 года секрет инженера Иостена раскрыт: в закреплении плывуна должны участвовать жидкое стекло и хлористый кальций.

В декабре 1931 года производятся первые опытные работы в полевых условиях.

Летом 1932 года жидкое стекло блестяще закрепляет плывуны в Подмосковном бассейне — как раз те, от которых отказалась германская фирма.

Наконец, в октябре 1932 года жидкое стекло приходит на стройку метро. Жидкое стекло должно спасти дом № 14.

Из подвала дома и с тротуара Моховой, пробив асфальт и бетон, врезались в потревоженное плывунное болото наконечники буровых инструментов. За ними в топкий плывун под домом вошли металлические трубы. В наружной поверхности труб — крошечные отверстия. Через эти маленькие дырочки ручные насосы впрыскивали в плывун химические растворы.

Первый раствор был изготовлен на стекольном заводе — сплав песка с кальцинированной содой. Новый сплав отличался от обычного оконного стекла только тем, что в его составе не было известняка.

Глыбы твёрдого стекла были растоплены в больших закрытых котлах. Сплав превратился в жидкое стекло. Насосы послали его в дырявые трубы. Через отверстия труб жидкое стекло тонкими струйками вошло в плывунное болото.

За жидким стеклом через те же трубы насосы впрыснули в плывун хлористый кальций — отброс при производстве соды и бертолетовой соли.

Оба раствора встретились под домом в жидком месиве плывуна, и топкое болото почти мгновенно затвердело. Плывун превратился в камень. Об его поверхность тупились лезвия железных лопат. Затвердевший плывун был прочнее песчаника.

Дом № 14 встал на скалистый массив. Опасность катастрофы миновала. Теперь метростроевцы были спокойны за судьбу домов, стоявших на трассе тоннеля.

Но плывун не сдавался. С удвоенной силой набрасывался он на железный шпунт шахтных колодцев и так сдавливал металлические сваи, что ствол шахты не вмещал ни клети, ни лестничного отделения.

Многие шахты пришлось временно забросить. На лучших, «счастливых» участках метростроевцы шли черепашьими темпами.

Стало очевидным: деревянный сруб, металлический шпунт и водяные насосы старого горного способа иногда бессильны победить плывун в центре большого города. На улице Кирова нужны новые, более совершенные способы борьбы.

Метростроевцы бросили против плывуна сжатый воздух и искусственный холод.

На улице Кирова появились кессоны.

Кессон стар — ему около ста лет. Он родился во Франции в 1839 году, на каменноугольной шахте Шелонских копей, близ реки Луары. Потом им широко пользовались при постройке мостов в Европе, Америке, Азии. Но в центре шумного многомиллионного города кессон впервые применили советские инженеры Тесленко и Кучеренко на шахтах улицы Кирова.

На узком московском дворе, там, где должна была опуститься вниз шахта метро, построили громадный ящик, перевёрнутый вверх дном. Нижний край ящика вооружили острым металлическим ножом. На некотором расстоянии от нижнего края ножа ящик перерезали прочной горизонтальной перегородкой — «потолком». Потолок наглухо отделил от верхней части ящика нижнюю — рабочую камеру.

Кессон был готов.

Под потолок опустились рабочие и начали осторожно вынимать грунт из-под ножа кессона.

Тяжёлый кессон медленно полз вниз. Он прошёл уже верхнюю, прочную земляную корку, потом врезался в топкий плывунный слой. Жидкая масса жёлтого песка со всех сторон выплывала из-под ножа кессона и быстро заполняла рабочую камеру.

По старому опыту метростроевцы знали, что теперь уже бессмысленно черпать жёлтое месиво. Плывун будет непрерывно проникать в рабочую камеру, вытекая из-под домов и асфальта улицы, и чем энергичнее будут работать строители под потолком кессона, тем серьёзнее и ближе нависнет угроза обвала над соседними зданиями.

На плывунное наступление метростроевцы ответили контратакой сжатого воздуха: мощные воздушные насосы начали качать воздух под потолок кессона. Сжатый воздух занял всё свободное пространство рабочей камеры. Скоро ему уже стало тесно в этом маленьком отрезке кессона. Воздух искал выхода из своей узкой тюрьмы. В поисках хотя бы маленькой щёлки он набросился на стены кессона, на потолок, на жидкий плывун. Но потолок и стены не поддавались давлению воздуха. Тогда сжатый воздух напал на плывун.

И плывун отступил. Вернее, отступила вода плывуна. Как хозяйка отжимает под прессом жидкий творог, отделяя от него сыворотку, так воздух выдавил воду из верхних слоёв, прорвавшихся в рабочую камеру, прогнав её глубоко в грунт.

Плывун, потеряв воду, превратился в сухой мелкий песок.

В рабочей камере кессона уже не стало того страшного жёлтого плывунного потока, что так часто побеждал метростроевцев. Высокое давление разделило его на воду и сухой песок. Вода отступила в более глубокие слои плывуна. Сухой песок остался в рабочей камере.

Метростроевцы легко вынимали его из-под ножа кессона и в бадьях поднимали наверх.

Кессон продолжал опускаться вниз, прорезая плывунный слой. Мощные насосы, не прекращая работы ни на секунду, посылали в рабочую камеру новые воздушные массы. Вода отступала всё ниже и ниже, не смея перейти установленной границы.

В рабочей камере было сухо, хотя кессон резал жидкое подземное болото.

Область высокого давления, созданная под потолком кессона, оказалась недоступной для воды плывуна. Но высокое давление могло быть смертельным для человека. Тому, кто попытается проникнуть в рабочую камеру прямо с поверхности земли, это путешествие может стоить жизни. Воздух высокого давления сожмёт тело так же, как рука выжимает губку, полную воды.

Но каждые пять часов через контрольную будку кессона проходила очередная смена и спускалась в рабочую камеру. Через каждые пять часов кессонщики возвращались обратно на поверхность здоровыми, бодрыми, весёлыми.

В этом ежедневном опасном путешествии кессонщиков спасал воздушный шлюз.

Шлюз помещался высоко над потолком рабочей камеры, и через шлюз проходил кессонщик перед спуском под землю.

Кессонщика вводили в маленькую камеру. В камере две двери: одна — наружу, в обычное атмосферное давление, вторая— внутрь рабочей камеры, в область высокого давления.

Когда кессонщик появлялся в камере, вторая дверь была плотно закрыта, и воздух камеры был обычным наружным воздухом.

Первая дверь захлопнулась. Человек в шлюзовой камере отрезан и от наружного и от сжатого воздуха. Тогда открылся кран, и сжатый воздух тонкой послушной струёй ворвался внутрь воздушного шлюза.

С каждой минутой давление в камере повышалось. Человек дышал всё более сгущённым воздухом. Он впитывал в себя дополнительные порции воздуха, «надувался» воздухом, чтобы суметь противодействовать высокому давлению рабочей камеры. И когда в обеих камерах уравновешивались плотности воздуха, вторая дверь открывалась, и рабочий спускался вниз.

Теперь он мог спокойно перешагнуть в область высокого давления: воздух в его организме был так же плотен, как и воздух рабочей камеры.

Обратное путешествие совершалось с еще большими предосторожностями.

Новички обычно удивлялись: они возвращаются обратно, в привычную для них среду — зачем же снова шлюзовая камера? Обратный путь был ещё более опасен. Слишком быстро поднявшийся человек становился похожим на откупоренную бутылку тёплого лимонада.

Во фруктовой воде под давлением заключён углекислый газ. Пока бутылка закрыта пробкой, газ ведёт себя спокойно. Но попробуйте открыть её, предварительно продержав в тепле, и давление внезапно уменьшится. Газ, выбрасывая фонтан, увлечёт с собой под потолок часть лимонада.

Кровь кессонщика, подобно фруктовой воде, сжата под сильным давлением. Человек, стремительно поднявшийся наверх, как бы откупоривает пробки своих кровеносных сосудов. Кровь вырывается наружу. Это грозит смертельным исходом.

Тёплый лимонад надо открывать постепенно. Кессонщика надо выпускать на поверхность не спеша.

Поднимаясь, он опять проходит через шлюзовую камеру. Давление воздуха постепенно уменьшается до нормального. После этого уже без опаски кессонщик выходит на поверхность.

Так спускались глубокие кессоны на улице Кирова, и высокое давление открывало метростроевцам «двери под землю», побеждая жёлтый известняк, плотную чёрную глину и топкое плывунное болото.

Но предательский московский грунт не сдавался без боя, и много изобретательности, выдумки и героизма проявили кессонщики в глубоких колодцах шахт на улице Кирова…

Это было на шахте № 18-бис.

Кессон проходил верхние слои плывуна. Ярко горели электрические лампы на белом оштукатуренном потолке рабочей камеры. Нож уверенно резал топкую массу подземного болота. Бесперебойно работали воздушные насосы. Шлюз аккуратно выдавал на-гора бадьи, доверху полные жидким плывуном. Покрывая уличный шум, неожиданно раздался глухой взрыв. Тёмное облако поднялось над шахтой, и густая пелена покрыла забор, эстакаду, копёр.

Внизу, под потолком кессона, потухли электрические лампочки. Порыв воздуха устремился в нижний угол камеры. Воздушная струя со свистом ворвалась в широкую дыру под ножом кессона — туда, где лежало снаружи жидкое плывунное болото. Вместе с собой воздух тащил под нож рабочих.

Кессонщики не растерялись. В густой тьме камеры они быстро отыскали мешок с глиной и бросили в дыру.

Движение воздуха прекратилось.

Не спеша, аккуратно выполняя все правила шлюзования, смена вышла на поверхность.

Виновником катастрофы оказался старый колодец. Когда-то его вырыли на том же дворе, где заложили потом шахту № 18-бис. Колодец забросили, небрежно завалили мусором и забыли. Наверху лёг асфальт московского двора.

Кессон резал рядом. Давление воздуха прорвало тонкий слой грунта между ножом кессона и старым колодцем и выбросило вверх неплотно слежавшийся мусор.

Второй раз заминка произошла на шахте № 13.

Не дойдя трёх метров до намеченной глубины, кессон безнадёжно застрял в прочном известняке и отказался двигаться дальше.

Надо было спешно утяжелить кессон. Но чем?

Инженер Радченко решил этот вопрос быстро и смело. На потолок кессона он налил из водопровода сто пятнадцать тонн воды. Под этой гигантской тяжестью кессон двинулся вниз и сел на место…

При проходке всё той же шахты № 13 над рабочей камерой кессона нависла катастрофа. Плывун пытался затопить кессон. Нужно было срочно переключиться на новый кабель. Кабель обеспечит подачу электроэнергии. Переключение производил инженер Церковницкий. Он работал с кабелем под колоссальным вольтажём. Одно неосторожное движение, и инженер превратится в кучу пепла. Церковницкий рисковал жизнью.

На пятидесятый день с момента начала работ шахта № 13 — одна из самых сложных кессонных шахт — достигла своей проектной глубины.

Каждый погонный метр её обошёлся в пять тысяч рублей. Пять тысяч вместо тридцати тысяч при старом горном способе!

Высокое давление оказалось дешевле и совершеннее, чем срубы из толстых брёвен и стены из металлических свай…

Рядом с высоким давлением в проходке шахт на Кировской улице принимал участие искусственный холод.

Этот способ — ровесник кессону: ему тоже около ста лет. Но если кессон родился во Франции, родина нового способа — сибирские золотые прииски.

В Сибири обычно делается так:

Если надо пройти глубокой шахтой через водяную толщу реки, чтобы добраться до золота, лежащего на дне, ждут жестоких сибирских морозов. Работу начинают, когда выплеснутая из стакана вода ещё в полёте превращается в твёрдые прозрачные ледяшки и река покрывается самым толстым ледяным покровом.

На месте будущей шахты рубят прорубь. Лёд вынимают на три четверти его толщины и ждут. Тогда приходит на помощь мороз. Дно и бока проруби промерзают и образуют ледяную стену.

Через три-четыре дня кончается работа мороза. Сибиряки разжигают костёр на дне ледяного колодца и снова углубляют прорубь. И опять мороз закрепляет бока и дно проруби.

Образуется глубокий ледяной цилиндр. Он идёт сквозь реку. Иногда он уходит в речное дно метров на двадцать. За его ледяными стенками — незамёрзшая речная вода и насыщенный водою донный песок. А в цилиндре — голубоватая ледяная поверхность стен и твёрдый, как камень, промороженный грунт.

Так проходили строители глубокие шахты на золотых приисках Сибири.

После Великой пролетарской революции на Соликамские калийные рудники приехали немецкие инженеры: советское правительство поручило им опустить глубокую шахту, используя известный немцам способ искусственного замораживания.

Немцы привезли в Соликамск свою аппаратуру, своих инженеров и мастеров. Они держали в строгом секрете производство работ. На все вопросы советских инженеров немцы отвечали однообразно и коротко:

— На эту тему говорить запрещено.

Немецкие мастера получили категорическое приказание от директора фирмы: под страхом немедленного увольнения не пропускать советских студентов, инженеров и техников ни в замороженную шахту, ни в машинное отделение.

Молодой советский студент Н. Г. Трупак сумел уговорить старого немецкого мастера и тайком спустился в шахту. Он увидел сложное переплетение труб, насосы, сгустители, змеевики и белый иней на твёрдом, как камень, замороженном плывуне.

Трупак ни с кем не говорил ни слова. Он только смотрел, записывал, чертил, стараясь понять как можно больше. Трупак готов был просидеть в этой холодной шахте долгие сутки, лишь бы не пропустить ни одной детали. Но он пробыл внизу лишь считанные десятки минут.

Немецкому инженеру донесли, что какой-то русский разгуливает в шахте. Инженер бурей ворвался в контрольную будку, избил старого мастера и строго велел молодому студенту немедленно покинуть шахту.

Трупак вынес из замороженного колодца маленький блокнот. Долгие бессонные ночи он просидел над его испачканными грязью страницами, чертил, вычислял, конструировал, стараясь додумать то, что не успел увидеть за свой короткий визит в немецкую шахту.

Трупак понял, что в конечном счёте немцы приходят к тому же, что и сибиряки на золотых приисках: вокруг будущей шахты они создают ледяной мешок, защищающий их во время работ от окружающей подземной воды. А вся работа так тщательно скрываемой немецкой холодильной установки основана на простом, давным-давно известном физическом законе.

Если в жаркий летний день надо остудить тёплую воду в бутылке и под рукой нет ничего, кроме той же тёплой воды и тряпки, само солнце становится холодильником. И чем жарче солнце, тем скорее оно остудит бутылку.

Для этого надо сделать очень немного: намочить тряпку, обернуть ею бутылку и поставить на солнцепёк. Вода, пропитавшая тряпку, начнёт испаряться под лучами солнца. Испаряясь, она отнимает тепло от бутылки: всякое испарение, всякое превращение жидкости в пар сопровождается поглощением тепла.

Этим простым физическим законом и воспользовались немецкие инженеры, чтобы создать ледяной футляр вокруг Соликамской шахты.

Теперь в тетрадях студента Трупака были собраны все расчёты и рабочие чертежи замораживающей установки. И когда плывун ломал и корёжил крепления первых метростроевских шахт, Трупак предложил заморозить подземное болото под улицей Кирова.

Работы начались 1 марта 1933 года.

Вначале с поверхности московского двора вокруг будущей шахты врезались в землю наконечники буровых инструментов. За буровыми инструментами вошли в плывун металлические замораживающие трубы с плотно закрытым дном. В них вставил Трупак более тонкие, короткие питательные трубы. Концы питательных труб были открыты и не доходили до дна замораживающих труб.

Когда установка была закончена, Трупак бросил против плывуна искусственный холод — жидкий раствор хлористого кальция, охлаждённый до —20° Цельсия.

Раствор спустился по питательной трубе, дошёл до её открытого конца, вылился в замораживающую трубу и поднялся вверх по кольцевому пространству между двумя трубами.

Медленно путешествуя в металлических трубах, опущенных в плывун, раствор охлаждал болото и, нагревшись, поднимался на поверхность. Здесь он попадал в охладитель и снова понижал свою температуру. Потом спускался в питательные трубы и опять продолжал замораживать жидкий плывун.

Трупак, показывая посетителям свою установку, не уставал рассказывать о старом опыте с бутылкой, солнцем и сырой тряпкой. Трупак говорил, что в своей борьбе с плывуном он повторяет этот опыт, с той лишь разницей, что вместо охлаждённой в бутылке воды у него работает раствор, попавший в охладитель. Роль воды, пропитавшей тряпку, выполняет углекислота, путешествующая в охладителе, а вместо солнца — тепло, которое похищает раствор у плывуна, странствуя по металлическим трубам в подземном болоте.

Потом Трупак показывал охладитель — большой бак, внутри которого проходила змеевидная труба. По трубе путешествовала углекислота. Так же как и раствор, она находилась в непрерывном движении.

Углекислота испарялась в змеевике охладителя, отнимала тепло от вернувшегося с работы раствора и позволяла ему снова отправиться замораживать болото.

Пары углекислоты не улетучивались в воздух. Они путешествовали по новой серии труб. Здесь их сжимали особые сгустители, охлаждала проточная холодная вода, и пары превращались в жидкую углекислоту.

И опять углекислота возвращалась в охладитель, встречалась с теплом раствора, окружавшего змеевик, и от этого начинала испаряться. При этом она охлаждала раствор и делала его снова пригодным к работе под землёй. А пары углекислоты опять отправлялись странствовать по трубам, отдавая проточной воде тепло, отнятое у раствора.

Так путешествовали у шахты № 20-бис два непрерывных потока — поток углекислоты и поток раствора, и задача холодильной установки сводилась в конце концов к тому, чтобы отнять тепло от плывуна, заморозить его и передать отнятое тепло наружному воздуху — сначала через углекислоту, а потом через холодную воду…

Ровно через месяц после начала работ, 1 апреля 1933 года, в Москве был тёплый солнечный день. Юноши и девушки в белых костюмах спешили по улице Кирова на первые спортивные состязания.

Под асфальтом мостовой вокруг будущего ствола шахты в плывунном болоте образовался цилиндр из мёрзлого грунта. Прочной стеной он отгородил место работ от трясины болота, и эта стена была так прочна, что не уступала по своей твёрдости кирпичной кладке и бетону.

Замороженный плывун, еще недавно похожий на густой кисель, строители разрабатывали отбойными молотками и зарядами взрывчатых веществ.

Под защитой мёрзлого плывуна метростроевцы начали проходку шахты. Бадьи выносили на-гора твёрдые, как камень, комья замороженного плывуна, покрытого белым инеем. На солнце мороженые плывунные камни таяли, как тает в тепле снеговой шар, и растекались кисельной лужей.

Двадцать дней шла проходка шахты. А когда 20 апреля прочные бетонные стены окружили глубокий колодец, по замораживающим трубам Трупак отправил в мёрзлый плывун уже не холодный раствор, а горячий пар. Он решил сам разморозить ледяной цилиндр.

Трупак до последнего момента не доверял предательскому плывуну. Предоставленный летом самому себе, мороженый грунт мог растаять отдельными глыбами, нарушив равновесие подземного болота, а Трупак хорошо знал, на что способен потревоженный плывун.

Горячий пар размораживал ледяную стену осторожно, медленно, в том порядке, какой был нужен Трупаку. Когда последний кубический метр мороженого плывуна превратился в жидкий кисель, в подземном болоте нерушимо стоял ствол шахты № 20-бис, окружённый прочной бетонной стеной.

В глубоких коридорах

«Помойница» (зумпф) шахты, куда стекают грунтовые воды
Проходчики врубались в землю двумя параллельными ходами — верхней и нижней штольнями
Работа начиналась с верхней штольни. Штольня расширялась в стороны, раскрывая всю верхнюю часть тоннеля
Когда грунт был вынут из верхней части тоннеля, начиналась кладка бетонных стен
Бетонный свод уложен. Расширяя нижнюю штольню, рабочие подводят бетонные стены под верхний свод
Тоннель забетонирован. На полу тоннеля остался лишь временный путь для вагонеток
Тоннель готов. Остаётся уложить гравийное полотно, шпалы и рельсы
Начальник Метростроя Павел Павлович Ротерт
Заместитель начальника Метростроя Е. Абакумов (справа) в штольне метро
Установка деревянной опалубки в глубоком забое
Проходчик с отбойным молотком (рисунок художника Лентулова)
Громадный «тоннель-кессон» опускается в землю у Казанского вокзала
Под землёй приготовили просторную камеру для щита
Сборка щита под землёй
Монтаж гидравлических домкратов — «мускулов» щита
Бригадир сквозной бригады комсомолец Я. Л. Яремчук

Ночью термометр показывал —28°. В белом инее стояли деревья московских бульваров. Морозный туман висел над Москвой.

В эту холодную декабрьскую ночь я в первый раз спустился в шахту метро.

В раздевалке с меня сняли шубу и дали брезентовый комбинезон и высокие скользкие резиновые сапоги. Сторож в широченном бараньем тулупе молча открыл узкую дверь. Я шагнул внутрь досчатого сарая.

В двух шагах от меня глубоко вниз уходил колодец. Всю середину колодца занимала темная громада шахтного подъёмника. Вдоль стены крутым зигзагом спускалась узкая лестница. Тускло горели огни электрических ламп.

Я начал спускаться.

Казалось, шахта вырублена в сплошной ледяной толще. Здесь всё покрыто льдом — стены, перила, ступени. Лёд неровный, грязный, в буграх и трещинах.

Стены плакали. Тяжёлые капли медленно стекали вниз по шершавой стене и тут же застывали продолговатыми ледяшками. На них падали новые струйки воды. Ледяные сосульки ложились на стене прихотливым выпуклым узором.

Было нестерпимо холодно. Резкий ветер гудел в узкой лестничной клетке. Стыли голые руки на ледяных перилах. Ноги деревенели в резиновых сапогах.

Шахта казалась бесконечно глубокой. Снизу доносился мерный гул моторов. За ледяной стеной подъёмника с грохотом и лязгом проносилась шахтная клеть, поднимая на-гора гружённые породой вагонетки. А потом снова наступала тишина, и только ветер гудел в узком ледяном колодце, жалобно подвывая моторам.

Неожиданно лестница кончилась. Сквозь тонкую щель в стене блеснул яркий свет. Я толкнул дверь и очутился в просторном светлом коридоре.

Прямо передо мной, весело улыбаясь, стоял молодой парень, с голой мускулистой грудью.

В коридоре было тепло и влажно, Казалось, здесь большая оранжерея, откуда только что вынесли растения, но тепло и влага остались.

Готовый участок тоннеля сиял огнями. На полу лежали две линии рельсов. Откатчики быстро катили гружёные вагонетки к стволу шахты.

Резиновые сапоги скользили по влажной глине. По этому тонкому слою грязи и по измазанным глиной комбинезонам откатчиков было ясно, что большая и светлая подземная труба готова только вчерне. Здесь ещё не было генеральной уборки.

Чем дальше я шёл по готовому тоннелю и ближе подходил к забоям, тем грязнее было под ногами и больше лужиц попадалось по дороге. Становилось теплее. Громче и явственней слышалось пулемётное стрекотанье отбойных молотков.

Коридор упирался в узкий забой. Здесь — куча наваленной и ещё не убранной породы, брёвна и доски креплений, шланги, подводящие сжатый воздух, и быстрое таканье отбойного молотка.

Через потолок и стены забоя просачивалась вода. Она послушными ручейками стекала по лоткам, выложенным в полу, и попадала в «помойницу» (зумпф), расположенную у ствола шахты. Отсюда насосы выкачивали воду на поверхность.

Рабочий стоял у самого лба забоя. Перед ним — стена крепкого желтоватого известняка. В руках — отбойный молоток. К молотку, извиваясь, как змея, спускался с потолка упругий серый шланг, наполненный сжатым воздухом.

Рабочий стал на одно колено. Поднял молоток и прислонил его остриё к поверхности известняка. Потом нажал широкую рукоятку. И молоток ожил.

Это сжатый воздух, ворвавшись из шланга внутрь молотка, заставил острый зубок полторы тысячи раз в минуту ударить о грунт.

Со стороны было ясно видно, как уходило в каменную толщу блестящее остриё, выбрасывая каменную пыль…

Молоток врезался всё глубже. Стрекотанье усиливалось.

Вдруг наступила тишина. Оторванный кусок известняка скатился вниз. Молоток на мгновение замолчал.

Потом снова пулемётная трель. Сжатый воздух опять бросился в атаку. А сзади большие широкие лопаты уже подбирали оторванную породу, и вагонетки катились к стволу шахты.

Когда во время смены бригад на несколько секунд замолчали молотки, затихли лопаты и не слышно стало шума быстро несущихся вагонеток, тогда в толще земли раздались странные звуки. Это ночной трамвай прошёл над головой, и цокали лошадиные копыта об асфальт мостовой.

Только тут я отчётливо представил себе, что надо мной лежит тридцатиметровый слой плотно слежавшейся земли, стоит город с трамваями, автомобилями и сотнями каменных домов и всю гигантскую тяжесть города держат тонкие деревянные крепи забоя…

В эту ночь я понял искусство и героизм метростроевцев, создавших под землёй широкие и светлые тоннели.

Проходчики врубались в землю двумя параллельными ходами — верхней и нижней штольнями.

Штольни располагались друг над другом. Между штольнями лежала прослойка земли. Эти кротовые ходы были так узки, что свободно помещались в теле будущего тоннеля.

В штольнях производилась выемка породы.

Землю вынимали лопатой, если грунт был очень мягок. Её откалывали киркой, если земля не поддавалась лопате. Её рвали взрывами малых зарядов, предварительно пробуравливая воздушными бурами, если встречался плотный известняк и тоннель не проходил под домами. Но чаще всего грунт разрабатывали отбойным молотком.

Штольни продвигались всё дальше по направлению будущего тоннеля. Неотступно за проходчиками шло деревянное крепление штольни.

Бревенчатые рамы, скреплённые металлическими скобами, и досчатая обшивка стен и потолка охраняли рабочих от обвалов.

Когда штольни продвигались достаточно далеко, производилась разработка профиля тоннеля.

Работа начиналась с верхней штольни. Штольня расширялась в стороны, вскрывая всю верхнюю часть тоннеля (это называется «разработка калотты»), и грунт падал в вагонетки через колодцы («фурнели»), соединявшие верхнюю и нижнюю штольни.

Потом по своду тоннеля укладывалась изоляция, а за ней — бетонный слой.

В нижней штольне шла в это время разработка боковой «штроссы» — расширение на полный профиль нижней штольни: её вынимали по частям, подводя изоляцию и стены под верхний свод.

Когда бетонная рубашка была одета на тоннель и строители защитились от вторжения воды и земляных обвалов, началась выработка средней штроссы — той части грунта, которая ещё оставалась в будущем тоннеле. Последний грунт грузился в вагонетки и отвозился к стволу шахты.

Так проходили метростроевцы свои глубокие коридоры, применяя старый, «бельгийский» способ. Вокруг лежало плывунное болото, висели многотонные глыбы известняка, текли подземные реки.

В тяжёлые минуты, когда трещали крепи, рушились потолки штолен и неудержимой лавиной врывался в подземные коридоры жидкий плывун, когда самые отважные опускали руки, — вниз, в глубокие штольни, приходили руководители стройки.

Высокий, всегда внешне спокойный, с ласковой, мягкой улыбкой из-под седеющих усов, начальник Метростроя инженер Павел Павлович Ротерт. Он пришёл в глубокие коридоры метро с днепровских порогов, от грохота взрывов, скрежета землечерпалок, от белой пены бурного весеннего паводка. За покорение Днепра, за постройку одной из величайших гидростанций мира он получил орден Ленина. С днепровских берегов этот высокий человек, с таким непокорным жёстким ёжиком на голове, принёс в коридоры московской подземки редкое хладнокровие, стальную выдержку и уменье быстрой, молниеносной контратакой отражать натиск бушующей стихии.

Рядом с ним — его заместитель, донбассовский шахтёр Егор Трофимович Абакумов. В бурные годы гражданской войны подпольщик-большевик Абакумов был пойман белогвардейской контрразведкой. Деникинцы приговорили его к расстрелу. В сыром и тёмном подвале тюрьмы засеребрилась голова молодого шахтёра. Теперь каждый метростроевец знает эту седую голову и яркие, живые, пытливые молодые глаза.

Егор Абакумов — всегда впереди, на самых ответственных, опасных местах, бодрый, горячий, увлекающийся.

Молчаливый, наблюдательный, скромный Никита Сергеевич Хрущёв — секретарь Московского комитета партии. Он никогда не был техником. Но старые опытные инженеры внимательно прислушиваются к его советам. Никита Сергеевич умеет смотреть, он хорошо знает людей, он прошёл большую сталинскую школу, и не раз из его неожиданных предложений рождались новые методы работ, до сих пор не известные ни советской, ни иностранной технике.

В горячие моменты стройки кабинет Никиты Сергеевича превращался в боевой штаб. Сюда собирались начальники шахт и участков, секретари парткомов, архитекторы, инженеры, профессора, проходчики. Здесь шли страстные споры о способах проходки, о цвете мрамора, о расположении электрической арматуры. И всегда люди уходили отсюда, получив чёткие и ясные указания Никиты Сергеевича.

Наконец, Лазарь Моисеевич Каганович. Под землёй его знали все. Он тоже знал всех под землёй. И не только ответственных работников, руководителей участков, начальников шахт и отделов. Он знал на метро сотни и тысячи самых рядовых, самых мелких работников, знал не только по фамилии, но и все достоинства и недостатки каждого, участок его работы, чем он дышит и чем живёт.

Сколько раз Лазарь Моисеевич бродил по колено в воде на самых трудных и тяжёлых участках строительства, забираясь в недоступные, непроходимые, непролазные закоулки шахт и штолен!

Кем был на Метрострое секретарь Центрального и Московского комитетов большевиков — Лазарь Моисеевич Каганович? Он был вождём, «главным прорабом», полководцем многотысячной метростроевской армии, учителем, советчиком, заботливым другом метростроевцев.

Джон Морган, единственный иностранный инженер, работавший на Метрострое, писал о Лазаре Моисеевиче:

«За границей крупные политические деятели берут на себя нередко шефство над крупным строительством. Но это „шефство“ ограничивается торжественным открытием работ на строительстве, когда шеф первым копает землю серебряной лопаткой. И в конце строительства с площадки вагона первого поезда он произносит речь. В промежутке между этими двумя моментами стройка идёт сама по себе, без участия „шефа“.

Роль товарища Кагановича на Метрострое не была таким поверхностным „шефством“. Он лично входил во все детали и нужды строительства, обнаруживая совершенно неожиданную для политического деятеля с такими многообразными обязанностями способность быстро схватывать все технические детали нового дела, замечая иногда то, что было упущено даже профессионалами-техниками».

В кабинете Лазаря Моисеевича решались самые сложные технические и организационные вопросы строительства. На этих заседаниях товарищ Каганович неизменно добивался предельной. ясности. И когда он видел, что не хватает каких-то данных и люди спорят и сомневаются только потому, что они не всё ещё знают, он вызывал экспертов, выспрашивал, выпытывал, сталкивал спорщиков лбами и уверенно подводил инженеров к правильным выводам. В трудные моменты метростроевцы всегда чувствовали под своим локтем его сильную, решительную руку.

Лазарь Моисеевич занимался не только «большими вопросами» Метростроя. Его интересовали мелочи, детали, быт. Он часто заходил в рабочие столовые, проверяя, достаточно ли масла в каше, не дымят ли печи в бараках, хорошо ли снабжаются рабочие, нет ли каких-нибудь неполадок в семейной жизни отдельных работников.

Однажды на шахте № 9 Лазарь Моисеевич заметил, что штольни загромождены брёвнами, досками, мусором.

Товарищ Каганович вызвал к себе бригадира Козловского и долго расспрашивал его о том, как он живёт, хорошо ли питается, сколько зарабатывает.

— Денег у меня много, Лазарь Моисеевич, девать некуда, а комнаты у меня нет. Живу в общежитии и не могу жениться.

Лазарь Моисеевич что-то записал у себя в книжке.

— Женись! Непременно женись!

Через несколько дней Козловский переехал в новую комнату. Шахта № 9 засияла чистотой.

Часто, расспрашивая отдельных работников о том, как они обеспечены, Лазарь Моисеевич получал неизменный ответ:

— Всё хорошо.

— Ничего подобного, товарищи! Вижу, что неправду говорите. Что это за геройство…

И тут же прикреплял работников к столовым, распределителям, улучшал жилищные условия.

Метростроевцы часто спрашивали себя, когда же отдыхает Лазарь Моисеевич. Они видели товарища Кагановича у себя под землёй и в девять часов утра, и в три часа дня, и в четыре часа ночи. Даже находясь вне Москвы, Лазарь Моисеевич продолжал руководить Метростроем.

Однажды Центральный комитет партии командировал товарища Кагановича с ответственным поручением на Урал и в Сибирь.

Буквально за несколько минут до отхода поезда Лазарь Моисеевич давал указания о качестве кладки мрамора на колоннах, станции «Красносельская».

Из Сибири метростроевцы получили телеграмму от товарища Кагановича:

«В „Комсомольской правде“, кажется, 30 сентября, опубликована заметка „По щучьему веленью“, в которой группа, комсомольцев-метростроевцев жалуется, что по капризу комсомольского секретаря Воропаева бригада расформирована, люди разосланы по шахтам. Прошу проверить, не следует ли восстановить бригаду.»

Вскоре была получена новая телеграмма:

«Первое — по имеющимся сведениям, по шахтам № 7, 8, 9, 9-бис, 10 и 11 выполнение плана идёт крайне неудовлетворительно, грозит сорвать окончание строительства в срок. Прошу специально проверить и телеграфировать мне. Второе — на станции „Комсомольская площадь“ бетонные работы ведутся крайне неудовлетворительно. Там, видимо, зазнались от успехов и переходят к чрезмерным восторгам. Между тем, станция у них ещё не кончена, рано им быть в телячьем восторге. Третье — по имеющимся сведениям, идёт неудовлетворительно постройка центральной электроподстанции метро. Прошу ознакомиться и принять меры. Четвёртое — видимо, метростроевцы не торопятся с засыпкой Комсомольской — Каланчёвской площади. Прошу обеспечить выполнение задания в срок. Пятое — приняты ли действительно реальные меры противопожарной безопасности во всех шахтах, есть ли огнетушители? По имеющимся сведениям, в шахтах курят, на шахте Боброва керосин хранится в вёдрах, просушка тоннеля производится паяльными лампами, открытым огнём. Прошу по существу проверить и телеграфировать мне.

Каганович»

Лазарь Моисеевич не уставал учить метростроевцев работать по-сталински. Он рассказывал, как заботится о стройке метро товарищ Сталин. Он требовал, чтобы полностью и безоговорочно выполнялись сталинские указания: качество стройки должно быть достойно пролетарской столицы, всё должно быть предусмотрено, чтобы обеспечить москвичу все возможные удобства, — метро столицы должно быть лучшим в мире.

Так учил Сталин. Так учил Каганович. Это была превосходная, редкая школа.

Молодёжь прозвала Лазаря Моисеевича «магнитом Метростроя».

Вы видели, как движутся металлические крупинки в магнитном поле? Вначале они лежат бесформенной, неорганизованной массой на листе бумаги. Но стоит снизу приблизить магнит, и крупинки приходят в волнение. Увлечённые магнитной силой, они движутся по белому листу, и вначале кажется, что в этом движении нет никакого порядка. Но проходит мгновение — и крупинки замирают в строгом и прекрасном узоре…

Так было и в штольнях московской подземки. Сюда явились шестьдесят тысяч человек. Они обладали сотней самых разнообразных специальностей. Но ни один из шестидесяти тысяч не умел строить подземную городскую дорогу.

Товарищ Каганович наэлектризовал эту громадную людскую массу. Он заставил каждого отдать всю силу, всю энергию, все свои способности, все чувства, мысли и страсти порученному делу, и такие разные, не похожие друг на друга люди превратились в крепко сколочённую победную армию метростроевцев.

А когда на строительстве наступали тяжёлые минуты и на отдельных участках даже горячая, беззаветно храбрая метростроевская молодёжь готова была отступить, во главе самых отважных неизменно шёл Лазарь Моисеевич Каганович.

Так было, когда неожиданно поплыла площадь Дзержинского.

Карта подземной Москвы предупреждала строителей: под брусчаткой площади, под тонкой коркой плотного поверхностного грунта, лежит топкое болото. Пётр I изрезал его грозными фортециями и земляными больверками, укрепляя старую Китайгородскую стену. Глубокие рвы нарушили равновесие подземного болота, и участок под площадью Дзержинского оказался одним из самых трудных и опасных на трассе.

Но наверху на площадь вливалась улица Кирова, ведущая к трём вокзалам Москвы. Отсюда Театральный проезд круто спускался к площади Свердлова, к широким просторам нового Охотного ряда и Манежной площади у кремлёвской стены и Московского университета.

Через несколько лет здесь пройдёт одна из главных магистралей будущей Большой Москвы — проспект Ленина, ведущий к Дворцу советов. На площади пересекутся основные транспортные потоки столицы.

Именно здесь во имя интересов миллионов москвичей должна быть станция московского метрополитена.

По указанию товарища Кагановича под площадью Дзержинского метростроевцы начали рыть просторный вокзал.

Карта подземной Москвы не обманула. Древнее болото обрушилось на строителей. Оно сжимало широкие штольни в узкие щели и легко ломало толстые брёвна.

Комсомольцы боролись, забывая о сменах, о времени, об усталости. Но с каждым днём крепчал натиск потревоженного болота. Подземная топь волновалась уже на громадном пространстве — от устья Кировской улицы до начала Театрального проезда.

Посредине площади Дзержинского образовалась глубокая воронка. За ней появились вторая, третья, четвёртая. В воронки проваливалась тяжёлая гранитная брусчатка и прогибались трамвайные рельсы.

Площадь Дзержинского медленно сползала вниз, к Театральному проезду, в глубокую долину Неглинки и старой Поганой Лужи.

Невозможно предугадать, где кончится движение грунта. Быть может, оно ограничится серединой площади и изуродует только проезжую часть. Но кто может поручиться, что ожившее болото не потащит за собой дома, обрамляющие площадь, и здания Театрального проезда?

Надо срочно прекратить работы под площадью или, применив какой-то новый, ещё неведомый способ, немедленно сдержать внизу натиск плывуна и спешно возвести под землёй бетонные стены вокзала. Иначе каждый новый обвал, каждая новая разрушенная штольня вызовут новую воронку на поверхности, новую передвижку площади.

В первую же ночь после катастрофы кабинет товарища Кагановича превратился в инженерный штаб.

До утра шли горячие споры.

На рассвете стало ясно: надо отступать. Техника не знает способа удержать штольни под страшным давлением разбушевавшегося болота. Остаётся одно: спасая здания, отказаться от сооружения станции и обойти болото кружным путём — под Китайгородской стеной и Ильинскими Воротами.

Товарищ Каганович не согласен.

Отступить — это значит переделать значительную часть тоннеля на Кировской улице, на долгие месяцы отложить пуск метро, а главное — лишить москвичей удобной станции на одной из оживлённейших площадей столицы.

Расставаясь, товарищ Каганович просит комсомольцев продержаться хотя бы сутки в узких болотистых штольнях. Инженерам придётся ещё раз подумать и попытаться найти способ победить плывун.

Станция должна быть под площадью Дзержинского. Этого требуют интересы будущих пассажиров метро…

Вторую ночь шло совещание в кабинете товарища Кагановича.

Инженеры говорили, что плывун наступает с новой силой, что исковерканную штольню спасти невозможно, что её надо немедленно заложить породой.

Решение должно быть принято немедленно.

Тогда поднялся товарищ Каганович. Он предложил инженерам обсудить его предложение.

— Старую штольню спасти невозможно. Но почему не проложить новую штольню на два-три метра ниже первой? От этого будущая станция ляжет чуть глубже, чем мы предполагали до сих пор. Но разве это так уж существенно? Вы возражаете? Вы говорите, что плывун ворвётся и в новую штольню и, как щепки, сломает её деревянные крепи? Но почему мы должны крепить нашу новую штольню только деревом? Другого крепления, говорите, не знает мировая техника? Нельзя ли отказаться от старых традиций и укрепить нашу штольню, ну, хотя бы железобетоном?

Молодёжь горячо подхватила мысль товарища Кагановича. Комсомольцы повели новое наступление на глубокое болото.

Вторая штольня легла под старым разрушенным коридором. Дерево заменил железобетон.

О железобетонное кольцо сломился натиск подземного болота. Воронки уже не корёжили брусчатку площади. Движение грунта прекратилось.

Опираясь на новую крепь, комсомольцы смело возводили своды и стены станции.

Подземный вокзал прочно вставал там, где его ждали миллионы будущих пассажиров…

Молодой инженер Гоцеридзе предложил соорудить третий свод на станции «Красные Ворота».

Это будет широкий просторный вестибюль. Он встанет между двумя сводами-тоннелями, по которым пойдут поезда, и даст двенадцать выходов на перрон вместо обычных двух.

Иметь десять лишних выходов — громадное удобство для будущего пассажира.

Проект третьего свода очень смел. Станция должна быть глубоко под землёй, на границе крутого спуска к Комсомольской площади, среди плывунов, речек и подземной топи.

Ознакомившись с проектом, американская консультация дала резкое заключение:

— Подобного сооружения не знает мировая техника. Американцы не ручаются за безопасность станции и соседних зданий во время её сооружения. Тем более, что в этих условиях два свода — уже огромное богатство. Зачем ненужный риск и неизбежная авария?

Гоцеридзе боролся. Со своими товарищами он десятки раз проверил расчёты. Он уверен в успехе. На собственный страх и риск Гоцеридзе распорядился начать возводить третий свод.

Однако, окончательную судьбу третьего свода должно решить совещание в Московском комитете партии.

Когда Гоцеридзе уехал в последний раз защищать свой проект, вся шахта волновалась. Построить третий свод молодёжь считала делом чести.

Гоцеридзе вернулся в три часа утра. Совещание отклонило проект. Третий свод строить не разрешили. Ехать домой было поздно. Гоцеридзе остался в конторе. Надо было перестроить весь план работ и без особой ломки перейти на два свода.

Неожиданно на рассвете, в пять часов утра, раздался телефонный звонок.

Звонил товарищ Каганович. Он просил Гоцеридзе немедленно приехать в Московский комитет партии.

В кабинете был короткий разговор.

— Ночью я ещё раз просмотрел проект… Если молодёжь настаивает и уверена, что сроки не сорвёт и третий свод построит, надо дать ей возможность работать…

Когда через несколько месяцев Гоцеридзе укладывал мрамором стены готовой трёхсводчатой станции, его вызвали к телефону.

Звонил американский консультант. Он поздравлял мистера Гоцеридзе с блестящей победой. Американский консультант пользовался случаем приветствовать в лице мистера Гоцеридзе энергию и дарования советского инженера, а также выразить своё восхищение умным, бережным и глубоким руководством такого исключительного деятеля, как мистер Каганович.

Так одну за другой возводили метростроевцы под площадями и улицами Москвы высокие сводчатые залы и длинные трубы тоннелей.

Уже на всей трассе от Сокольников до Крымской площади метростроевцы уверенно и смело пробивали широкие и светлые коридоры. Только на двух участках работы ещё не начинались.

Первый тяжёлый участок лежал там, где крутой спуск с холма Красных Ворот вливался в низину Комсомольской площади и шумную улицу пересекал виадук Окружной железной дороги. Здесь будущий тоннель проходил на глубине двадцати четырёх метров в топком плывуне и паутине капризных подземных речушек.

Этот участок было решено пройти «тоннель-кессонами».

Они были похожи на многоэтажные дома без окон и без дверей. В середине каждого из них — готовый отрезок двухпутного тоннеля метрополитена длиною в двадцать пять метров и шириною в одиннадцать метров, с толстыми бетонными стенами, с таким же бетонным полом и тяжёлым перекрытием.

Над кессоном — сложный переплёт подсобных построек. Под ним — громадная, закованная в бетон, рабочая камера. И всё это стояло на прочных металлических ножах с остроскошенными краями.

Тоннель-кессон построили на поверхности, в нескольких шагах от тротуара.

Неумолчно звенели трамваи, сердито гудел автомобильный поток, круглые сутки не затихало движение на крутом подъёме к Красным Воротам; а за высоким забором медленно ползла вниз многоэтажная громада весом в пять тысяч тонн.

Насосы гнали воздух в рабочую камеру. Высокое давление отжимало воду из плывуна, прогоняя её в глубинные слои, рабочие вынимали сухой грунт из-под ножей кессона, и через плывунное болото опускался на глубину шестиэтажного дома готовый тоннель метрополитена.

Пройдя несколько метров, кессон неожиданно остановился. Плывун напал на тоннель.

Болото со всех сторон сжало бетонное тело, и даже гигантская тяжесть кессона в пять тысяч тонн была бессильна опустить тоннель в болотную трясину.

Тогда строители пробили дыры в бетонном теле тоннеля и впустили в тоннель плывун. Нагруженный жидким месивом болота, кессон двинулся дальше.

На глубине двадцати трёх метров тоннель-кессон снова остановился. Последний метр строители пробивали упругими струями воды, промывая плывун у внешних стен тоннель-кессона.

Наконец, первый отрезок тоннеля встал на место. Рядом спустился второй, за ним — третий. Их соединили бетоном и металлом. И под землёй вырос отрезок тоннеля длиною в семьдесят пять метров, построенный на поверхности и готовым спущенный вниз.

Этот способ пришёл к нам из Франции — единственной страны на земном шаре, применявшей в своем строительстве тоннель-кессоны. Но никогда французы не имели дела с кессонами таких размеров, и ни разу их кессоны не опускались глубже восьми метров.

У виадука Окружной дороги был поставлен мировой рекорд.

Самый трудный участок метростроевцы встретили на крутом подъёме Театрального проезда, между площадями Свердлова и Дзержинского.

На карте подземной Москвы этот участок казался непроходимым.

Слева — старый петровский крепостной ров у Китайгородской стены, небрежно засыпанный землёй и мусором. Справа — многоэтажные громады домов на тонкой корке глубокого плывунного болота и ветхий фундамент старого здания Малого театра. Чуть дальше — топкие берега Неглинки, крутой изгиб подземной реки, остатки старых свай деревянного моста и трясина Поганой Лужи. А вокруг — плывун и паутина подземных ручейков.

Тоннель под Театральным проездом нельзя пройти открытым способом. Подземный коридор запроектирован на глубине десятков метров, и никакая крепь не сдержит натиска плывунного болота на обнажённые стены глубокого котлована.

Старые горняки не решались проходить этот участок бельгийским способом. Плывун ворвётся в узкие штольни, Неглинка сломает любые крепи, взбаламутится подземное болото, и рухнут на мостовую высокие каменные дома Театрального проезда.

Здесь невозможно опустить и тоннель-кессоны. Они загромоздят узкий Театральный проезд и закупорят оживлённую магистраль столицы.

Каким же способом проходить этот последний, самый тяжёлый участок трассы?

Товарищ Каганович предложил пройти плывун Театрального проезда английским щитом.

Советская техника не знала щита.

Лет двадцать назад предприниматели капиталистической России задумали было строить большой железнодорожный тоннель под Волгой в Нижнем Новгороде, теперешнем Горьком. Проектировщики предложили соорудить тоннель с помощью щита. Но железная дорога не была построена, и проект тоннеля остался на бумаге.

С тех пор старые инженеры успели основательно забыть щитовую проходку.

Молодёжь знала о щите только понаслышке: англичане применяли этот сложный механизм при проходке глубоких тоннелей метрополитена под улицами Лондона.

Предложение товарища Кагановича казалось многим рискованным и дерзким. Иностранные инженеры-щитовики говорили, что грунт Театрального проезда очень тяжёл, а щит — слишком сложный механизм, чтобы так легкомысленно, без предварительной учёбы, поручать работу на нём неопытным советским рабочим на ответственном участке трассы.

Товарищ Каганович настоял на своём. Щит был поручен московским комсомольцам.

Первый щит явился в Москву из Англии — толстые клёпаные железные листы, тяжёлые сегменты громадного чугунного кольца и закованные в броню электрические провода.

Без иностранной помощи и без единого иностранного чертежа его смонтировала в Розовом сквере Свердловской площади молодая комсомольская бригада. Бригадиром был седой и опытный товарищ Коломийцев. Так же как и вся его молодая бригада, он встретился со щитом впервые.

16 марта 1934 года английский щит был спущен вниз.

Под землёй щит походил на доисторическое животное. Будто ожил громадный ящер, сотни миллионов лет назад бродивший в тропическом лесу, покрывавшем московские холмы, и теперь прогрызал широкий тоннель в жидком плывуне староречья Неглинки.

Впереди щита — бивень, козырёк из литой стали. За бивнем — чугунное опорное кольцо. В кольце двадцать четыре отверстия. В каждом отверстии — гидравлический домкрат.

Двадцать четыре домкрата — мускулы щита. Мускулы выжимали тысячу пятьсот шестьдесят тонн. Упираясь домкратами в готовую железобетонную стену тоннеля, щит двигался вперёд. И каждый шаг щита — семьдесят пять сантиметров.

За чугунным опорным кольцом — длинный хвост из толстых стальных листов на всю окружность тоннеля. А внутри — сложное переплетение механизмов, бронированных электрических проводов и металлических перегородок.

Перегородки делили щит на девять ячеек. В каждой ячейке стоял проходчик. Кайлом, лопатой, отбойным молотком он разрабатывал грунт впереди щита.

Вагонетки отвозили вынутый грунт к стволу шахты. Шахтный подъёмник выдавал на-гора гружёные вагонетки.

Вслед за щитом на особой платформе шёл эректор — рука щита. Эректор свободно вращался в любую сторону. Он мог удлиняться и укорачиваться, двигаться вперёд и пятиться назад.

Рядом с эректором лежали готовые бетонные кирпичи-блоки; каждый блок весил больше тонны.

В наружной поверхности блока были пробиты специальные дыры — «ласточкины гнёзда». Эректор всовывал свои пальцы в гнёзда блока и легко укладывал громадный кирпич в стену вырытого щитом тоннеля. Кружала поддерживали уложенный блок, а эректор схватывал уже второй кирпич и укладывал его рядом с первым.

Двенадцать блоков образовывали сплошное кольцо по окружности готового тоннеля. Насосы, путешествующие за эректором, прочно связывали отдельные блоки друг с другом, нагнетая между ними цементный раствор.

После этого оставалось оклеить поверхность блоков листами изоляции, одеть внутреннюю защитную железобетонную рубашку, и тоннель готов.

Его делал щит от начала до конца. Пользуясь своими мускулами — домкратами, он продвигался в подземной толще, оставляя за собой круглую галерею шириною в будущий тоннель. Его вагонетки увозили вынутый грунт от лба щита на поверхность земли. Его рука — эректор — укладывала железобетонные блоки стен и свод. И его приборы скрепляли их цементным раствором.

Щит был готовой передвижной металлической крепью. Стальная броня щита защищала проходчиков от давления грунта с боков и сверху.

Только одно место оставалось уязвимым у щита — его лоб. Здесь порода была обнажена. Отсюда топкое болото могло ворваться в щит и, хлынув через его металлические ячейки, исковеркать людей, эректор, готовый, тоннель.

Когда щит входил в мощные плывунные слои, в готовой части подземного коридора вставала непроницаемая перегородка. В перегородке — два воздушных шлюза: для материалов и для людей. Упругие шланги спускались с поверхности в щит и нагнетали в него сжатый воздух. Воздух отбрасывал воду обратно в плывун. Щит превращался в кессон, положенный набок. Лоб щита оберегало высокое давление.

Под защитой бронированных плит и сжатого воздуха комсомольцы начали штурмовать плывуны Театрального проезда.

Перед началом щитовой проходки американскому инженеру Моргану было поручено определить скорость движения щита.

Тщательно изучив геологию участка, инженер Морган назвал цифру: метр в сутки.

Английские специалисты щитовой проходки уменьшили эту норму до трёх четвертей метра.

Французские инженеры согласились с англичанами.

Московские комсомольцы решили перекрыть заграничные нормы. Молодёжь горячо взялась за работу. Но первые же дни показали, что горячего желания, преданности делу, энтузиазма мало: щит проходил в смену не больше двадцати сантиметров.

Комсомольцы поняли: на щите победит тот, кто до мелочей изучит всю сложную механику его.

Надо умело расставить людей в щитовых ячейках. Заблаговременно переставить башмаки для наращивания рельсового пути под колёсами эректорной тележки. Осмотреть гидравлические домкраты. Позаботиться о заготовке блоков. Точно знать грунт, в который врежется бивень щита.

Всё должно находиться под рукой. Каждый должен знать свое место.

Щит обязан работать, как выверенные часы. Лишняя минута, потерянная на нелепую суетню, — упущенные сантиметры.

Комсомольцы взялись за учёбу.

День за днём инженер Суворов раскрывал перед бригадой тайны щита. День за днём прибавлялись сантиметры.

К концу проходки комсомольцы делали уже четыре с половиной метра готового тоннеля в сутки. Они перекрыли нормы, которые считали предельными для себя даже опытные лондонские щитовики.

Инженер Морган удивлённо разводил руками:

— Мои расчёты в отношении грунта, самого щита, давления воздуха подтвердились. Но я недооценил человеческий материал. Я ошибся в людях, работавших на щите.

Однажды внизу, под металлической крепью щита, сломался электрический рубильник. Никем не управляемый эректор медленно полз по рельсам.

Монтёр Соловьёв стоял на площадке. Он знал — катастрофа неминуема. Ещё минута — эректор ударится о перегородки щита и грохнется набок, корёжа сложный щитовой механизм.

Единственный выход — повернуть рубильник. Но разве можно рукой коснуться обнажённой меди? Ток высокого напряжения мгновенно пронижет тело. Рука не успеет выключить медных пластинок. Человек превратится в кучу пепла.

Остались считанные секунды.

Как молния, мелькнула мысль:

— Воздух — плохой проводник. Если прыгнуть и, не касаясь ногами влажной глины площадки, на весу дёрнуть эти проклятые пластинки, можно успеть выключить рубильник.

Соловьёв прыгнул. Рука коснулась холодной меди. Щёлкнули пластинки, выскакивая из гнёзд. Эректор остановился.

Соловьёв упал на влажную скользкую глину. На лбу сверкнули мелкие капли пота…

…Щит вошёл в полосу мощных плывунов. Давление внутри щита оказалось недостаточным. Плывун двинулся в тоннель. Надо было тут же, немедленно заткнуть дыру.

Под рукой ничего не было.

Комсомолец Лушкин не растерялся. Он сорвал с себя спецовку и бросил её навстречу плывуну. За ним быстро разделась вся бригада.

Плывун был остановлен спецовками…

Английский щит резал тоннель, поднимаясь от площади Свердлова к площади Дзержинского.

Через два месяца вслед за ним параллельным тоннелем уже шёл советский щит. Его сделали двадцать шесть советских заводов из наших советских материалов.

Английский специалист, мистер Баррет, осмотрев его, заявил:

— Щит таков, каким должен быть щит.

Это была высшая похвала.

В августе 1934 года щитовая проходка подходила к концу. Английскому щиту оставалось пробить последнюю перемычку на трассе между Сокольниками и Крымской площадью. Сбойка должна была произойти утром двадцать четвёртого.

Двадцать третьего, в половине первого, пришла на щит комсомольская бригада Николая Краевского.

Краевский решил во что бы то ни стало провести сбойку.

Впереди лежали два метра твёрдого жёлтого известняка. Только над головой, в самом верхнем ярусе щита, темнел узкий слой мягкой глины. Но сбойку надо вести снизу, и мягкая глина была не в счёт.

Невозможно пройти за смену два метра в жёлтом камне. Но разве можно уступить честь сбойки другой бригаде?

Краевский твёрдо решил бороться.

Всё проверено десятки раз — пальцы эректора, ласточкины гнёзда блоков, башмаки над колёсами эректорной тележки. На передвижку не будет потеряно ни одной лишней секунды.

Весь вопрос — успеют ли ребята пробить два метра жёлтого камня.

Краевский поставил к известняку лучших проходчиков. В каждой ячейке щита работало вместо одного по два отбойных молотка.

Такой отчаянной драки с тупым упрямством камня проходчики ещё не знали. Обнажённые тела и серая парусина спецовок казались сотканными из жёлтой известковой пыли.

Краевский видел, как неуступчиво отваливался камень из-под острий отбойных молотков. А ему хотелось, чтобы лавиной катился известняк на железные листы щита.

Краевский переходил из ячейки в ячейку. Его голос, надорванный и хриплый на земной поверхности, громко звучал под железным цилиндром, в повышенном давлении кессона. Приказания были отчётливо слышны даже сквозь двойной треск отбойных молотков.

Краевский понимал, что он говорит не то, что надо. Он видел: товарищи работали, как никогда. Он знал, что сказать им нечего. Но беспокойство мучило Краевского.

Победа уходила из рук. Всему виной был проклятый известняк.

Неожиданно у Краевского мелькнула мысль обойти твердую породу.

Наверху лежал пласт мягкой глины. Если взять вкось этот глиняный слой, быть может, удастся пробиться к потолку встречной штольни. Пусть это будет небольшое окошко. Но всё-таки это уже сбойка, и победа останется за его бригадой.

Краевский бросился к центральной ячейке.

Кириченко и Филиппов, наклонив отбойные молотки, под острым углом врезались в мягкую глину.

Теперь она действительно лавиной падала вниз.

Акимзамов, что нагружал внизу оторванную породу в маленькие вагонетки, из последних сил боролся с глиняным потоком. У Акимзамова кружилась голова. Временами ему казалось, что Кириченко и Филиппов исчезли с верхней площадки, что их всосала вязкая глина.

Напряжением воли Акимзамов заставлял себя ещё яростнее сражаться с лавиной, стараясь втиснуть её в кузовы вагонеток.

С каждой минутой трескучие голоса молотков становились выше и звонче.

Краевский насторожился. Привычное ухо радостно поймало это изменение звука.

Зазвенев на самой высокой ноте, отбойный молоток Кириченко вдруг сразу оборвался и провалился в дыру. Вслед за ним со свистом рванулся в окошко сжатый воздух кессона. Краевский вырвал победу у желтого камня.

Часть 3